36. К коринфянину Бассу
Халкидянин Пракситель совсем рехнулся, так что однажды ломился тут ко мне с мечом наголо[415], а послал-то его ты — ты, философ и судья Истмийских ристаний! — да еще и заплатил этому громиле за убийство, подсунув ему собственную жену. Мерзавец ты, Басс, — а уж сколько я тебе всякого добра сделал!
37. К нему же
Ежели кто в Коринфе спросит, отчего помер отец Басса, то все — хоть местные, хоть приезжие — ответят одинаково: «Отравлен ядом». — «А кто отравил?» Тут уж и соседи скажут: «Философ». И такой-то мерзавец еще посмел причитать, тащась за родительским гробом!
38. К жителям Сард
Не быть вам первыми в добродетели, ибо никакой добродетели у вас нет, а вот ежели приметесь вы добиваться первенства в злодействе, то уж тут ни один не отстанет! Откуда же пошла такая молва о жителях Сард? Да из самих Сард. Поистине, никто ни с кем в этом городе не водит дружбы, никто ни к кому не питает приязни, а потому не оспоривает даже и нелепых изветов.
39. К ним же
Постыдны даже названия ваших сословий[416] — все эти Коддары и Ксириситавры. Вот первые имена, которые вы даете своим детям, да еще и радуетесь, когда они становятся их достойны!
40. К ним же
Коддары и Ксириситавры! Любопытно, как вы именуете своих жен и дочерей? Право, они из тех же самых сословий, да и в наглости вам не уступят.
41. К ним же
Вряд ли стоит надеяться, чтобы ваши холопы питали к вам приязнь: во-первых, потому что они холопы, а во-вторых, потому что почти все они из враждебного сословия. Право же, они породистые — совсем как вы!
42. К платоникам
Когда кто-нибудь дает Аполлонию деньги, то он в случае нужды их принимает, ежели почтет дающего достойным. Но платы за любомудрие он не берет даже в нужде.
43. К мнимым мудрецам
Ежели кто называет себя моим последователем, то пусть еще скажет, что сидит безвыходно дома, избегает всяких омовений, не губит никакой живой твари, не ест убоины, чужд зависти, подлости, гнева, злобы и вражды, да притом зовется вольным и свободнорожденным. Надобно носить личину свою с осторожностью, дабы нравом, повадкою и лживыми речами подтвердить поддельную жизнь. Будьте здоровы.
44. К брату Гестиею
Стоит ли удивляться, что повсюду люди почитают меня богоравным, а то и богом, и только мое отечество вплоть до нынешнего дня меня не признает, хотя именно здесь я особенно потрудился для славы своей? Право, даже вам, моим братьям[417], как я замечаю, до сих пор невдомек, насколько я превосходнее большинства людей нравами и помыслами, — иначе неужто могли бы вы оговорить меня столь жестоким оговором? Вот и приходится теперь напоминать вам об очевидных обстоятельствах, которые и распоследнему невежде растолковывать было бы излишне, — а я обращаюсь к согражданам и к братьям! Впрочем, для вас не тайна, сколь прекрасно всю землю именовать отечеством и весь род людской — братьями и друзьями, ибо все люди суть чада единого бога и единой природы, а потому всем им присуще сходство в помыслах и чувствованиях — все равно, где и как случилось человеку родиться, так что будь он хоть эллином, хоть варваром, он всегда остается человеком. Однако же, поистине, существует еще и безрассудное родство, влекущее родное к родному. Вот и Одиссей у Гомера, как сказывают, предпочел возвращение на Итаку бессмертию, которое сулила ему богиня[418]. Сам я наблюдаю действие этого закона даже среди бессловесных тварей, ибо ни одна птица не ищет ночлега иначе как в своем гнезде, и рыбы, ежели удается им ускользнуть из сетей, вновь погружаются в глубину, да и зверю ни голод, ни пресыщение не помешают воротиться в родимую нору. В числе прочих тварей произвела природа и человека, а потому, хотя бы он и слыл мудрецом и хотя бы с избытком доставляла ему земля все прочие блага, но не может она произвольно явить очам его могилы предков.
45. К нему же
Ежели всего на свете почтеннее любомудрие и ежели сам я истово ему привержен, то нет оснований подозревать, будто могу я ненавидеть братьев, да еще и по такому низменному и ничтожному поводу. Очевидно, что подозрения эти возникли из-за денег — тех самых денег, коими брезговать учился я еще прежде, чем приняться за науки, а стало быть, разумнее предположить, что прекращение нашей переписки вызвано какой-то иной причиной. Действительно, я остерегался писать тебе правду, дабы не показаться хвастуном, но остерегался и лгать, ибо не желал прибедняться, — то и другое было бы равно докучным для братьев и друзей. Все же теперь я довожу до твоего сведения нижеследующее: заручась божественным согласием, я намерен, встретившись ненадолго со своими родосскими друзьями, отправиться к вам на исходе весны.
415
416
417
418