Между тем в 193 г. Римской державой почти на двадцать лет овладел Септимий Север. Он был талантлив, жесток и деловит: довольно быстро разделался с соперниками, перебил и ограбил множество римских и провинциальных вельмож, укрепил границы, завоевал Месопотамию и умер во время Британского похода в 211 г., завещав власть своим сыновьям Гете и Каракалле, ненавидевшим друг друга с детства. В 212 г. Каракалла убил Гету, а пятью годами позже сам был убит префектом претория Макрином. Впрочем, в юности, при крутом отце, братья вынуждены были жить в мире. Их воспитатель, софист Антипатр, был некогда учителем Филострата и сохранил приязнь к талантливому ученику, так что рекомендовал его императрице Юлии. Произошло это, видимо, не ранее 205 г. — Каракалла родился в 188 г., Гета был чуть младше, в обучение к софистам поступали в отроческом, а то и в юношеском возрасте, и притом Антипатру требовалось какое-то время, чтобы вызвать доверие императрицы, о которой следует сказать подробнее.
Септимий Север был провинциалом — он происходил из Африки и до конца жизни не вполне чисто говорил по-латыни, хотя и был довольно образованным человеком, к тому же весьма сведущим в астрологии. Еще в 180-е годы в бытность свою правителем то ли Паннонии, то ли Сицилии он овдовел и, задумав снова жениться, решил это сделать по всем правилам звездочетной науки, а потому начал интересоваться гороскопами возможных невест. Тут ему донесли, что есть в Сирии девица, которой в гороскопе предсказано быть женой царя, — это и была Юлия Домна, уроженка финикийской Эмесы. Любопытно отметить, что — уже после полного исполнения гороскопа — император в отношениях с женой проявлял не свойственную ему кротость, глядя сквозь пальцы на любовные и политические интриги Юлии, которая, без сомнения, была окружена для него своеобразным мистическим ореолом «волшебной помощницы», добывающей своему избраннику царство. Можно полагать, что владелица исполнившегося гороскопа была не менее суеверна, чем ее супруг. Она ценила изящную словесность, интересовалась философией и мифологией, но ничто в ее умственных склонностях не противоречило интеллектуальному стереотипу эллинизированной провинции, каковой была Эмеса с ее роскошным храмом Солнца, смешанным греко-сирийским населением и легкомысленной Антиохией в качестве ближайшего культурного центра. Именно поэтому к ней в руки и попало сочинение из числа тех, какие прежде не доходили до римских салопов, — записки ниневийца Дамида или лица, выдававшего себя за Дамида.
В довольно скудной научной литературе о «Жизни Аполлония Тианского» заметное место занимают исследования, посвященные проблеме реальности Дамида и его записок. В 1896 г. И. Миллер в статье об Аполлонии Тианском для «Реальной Энциклопедии» объявил Дамида измышлением Филострата[476], десятью годами позже Р. Рейценштейн ему возразил, предположив, что записки Дамида — действительный, хотя и не единственный источник Филострата[477], тогда Миллер уточнил свою концепцию, соотнеся Дамида с Дамигероном Апулея («Апология», 90)[478], и на этом полемика не завершилась[479], хотя повод ее не вполне ясен. Трудно вообразить, чтобы Филострат заявил во вступлении к посвящаемой Юлии книге, будто императрица давала ему записки, которых она ему не давала. Столь же трудно вообразить, чтобы императрица с помощью Филострата пустилась в литературную мистификацию, придумав для пущей достоверности ниневийца Дамида, хотя бы и соотносимого с Дамигероном. Конечно, тенденция к псевдодокументализму (описание вымышленных картин, сочинение вымышленных писем и так далее) не чужда второй софистике в целом и Филостратам в частности[480], но это вряд ли подтверждает вымышленность Дамида и его записок. Сочинение таких «Записок», действительно, стояло бы в одном ряду с сочинением «Писем» и «Картин»; но ссылка на несуществующий источник рядом со ссылками на источники реальные (книга Мойрагена) была бы не художественным приемом, каковым является псевдодокументализм, а сознательной мистификацией, совершенно чуждой античному литературному быту. Остается предположить, что Филострат говорит правду. Он действительно получил от Юлии некие записки, о которых доставившие их лица утверждали, что это записки Дамида, друга Аполлония. Эти записки действительно послужили источником, хотя и не единственным, жизнеописания Аполлония. Ни Филострат, ни Юлия Домна не сомневались в подлинности записок, да и неназванные «родичи Дамида», очевидно, продали императрице манускрипт, который полагали подлинным. Был ли он таковым? Был ли вообще у Аполлония Тианского друг по имени Дамид? На эти вопросы пока ответить нельзя. Тем не менее возможно реконструировать некоторые особенности рукописи, так заинтересовавшей Юлию Домну.
476
477
478
479