Действительно, примкнув к перипатетикам, Аристоксен не порвал со своим пифагорейским прошлым. Занимался он преимущественно музыкальной теорией — занятие традиционно пифагорейское. Мало того, он питал нескрываемую неприязнь к покойному Платону, который, по его мнению, строил свое учение на неоговоренных заимствованиях премудрости Пифагоровой — обвинение это во многом справедливо, во всяком случае, якобы именно по этой причине италийские пифагорейцы некогда совершенно разошлись с Платоном. Итак, Аристоксен отчасти оставался пифагорейцем, хотя принимал деятельное участие даже и в фактологических разысканиях перипатетиков, составив «Исторические записки» и «Разрозненные заметки» — своды этических анекдотов, часто цитируемые позднейшими биографами. Однако он же сделал жизнь сюжетом, составив первый биографический сборник, в который включил жизни Пифагора и Архита, а также Сократа, Платона, лирика Телеста и своего учителя пифагорейца Ксенофила, — т. е. преступил перипатетическую норму, воспользовавшись перипатетическим материалом. Чем же был нов новый жанр?
Как уже говорилось выше, биографическое предание было бесспорным фактом античной культуры, однако крайне редко отражалось в литературе полностью. Биографические повествования имеются у Геродота, но они входят в текст большего объема и совсем иного назначения. «Биографичны» охаянные Аристотелем «Гераклеиды» и «Фесеиды», хотя в данном случае разумнее говорить не о био-, а о теографии. «Биографичны» иные хвалебные речи, в которых древние ораторы подробно говорят о жизни восхваляемого деятеля. Но во всех перечисленных случаях биографичность факультативна: историк может, но не обязан рассказать всю жизнь Креза или Поликрата, эпический поэт может, но не обязан воспеть земное бытие Геракла от рождения до апофеоза, оратор может, но не обязан, рассказать все, что знает о каком-нибудь Исагоре, — допустимо ограничиться эпизодами, анекдотами, подвигами, а история все равно останется историей, эпос эпосом и хвалебная речь хвалебной речью. Биографичность здесь — частный художественный прием, но не структурный признак жанра. Аристоксен первый ограничил предмет повествования биографическим преданием о реальном лице, поставив пределами фабулы пределы жизни и сделав содержанием сюжета течение жизни, что соответствует двойному значению слова βίος — «образ жизни», «срок жизни» (ср. по-русски «как жил» и «сколько жил»). По классификации Аристотеля, «жизнь» можно отнести только к историческому повествованию, в котором «приходится описывать не единое действие, а единое время и все, в нем приключившееся с одним или со многими» («Поэтика», XXII), однако тогда биография должна рассматриваться как подготовительный материал (все историческое единично и подлежит классификации и обобщению) — и действительно, имевшиеся фиксации биографических преданий использовались перипатетиками именно как источник анекдотов и сентенций. Создание «жизни» как итогового текста, объединяющего и обобщающего подготовительные, приравнивает «жизнь» к другим итоговым текстам, т. е. к поэзии и философии. Требование Аристотеля о единстве художественного текста здесь соблюдено, но «подобным единому и целому живому существу» («Поэтика», XXII) оказывается единое и целое существо — человек.