34. Такими ухищрениями Дамид старался убедить Аполлония не отвергать будущих даров, а Аполлоний, словно намереваясь поддержать эти уговоры, промолвил: «Почему же ты, Дамид, пренебрегаешь достойными упоминания образцами? Вот, например, Эсхин, сын Лисания, отправился за деньгами на Сицилию к Дионисию. А Платон, говорят, трижды миновал Харибду ради сицилийских богатств. Да и Аристипп Киренский, и Геликон Кизикийский, и изгнанный Фитон Регийский так зарылись в кубышку Дионисия, что еле вылезли оттуда. Да и о Евдоксе Книдском рассказывают, как он некогда явился в Египет, самолично объявив, что явился именно ради денег, и успев побеседовать на этот предмет с самим царем. Не стоит умножать примеров, но скажу все-таки и о Спевсиппе Афинском: этот якобы был столь сребролюбив, что скоморошничал в Македонии на свадьбе Кассандра, сочиняя бездарные вирши и принародно распевая их — опять же ради денег. Что до меня, то, по-моему, Дамид, мудрец встречает опасностей больше, чем мореплаватель или воин, ибо зависть сопутствует ему, когда говорит он и когда безмолвствует, когда он деятелен и когда покоен, когда идет мимо дома и когда входит в дом, когда вступает в беседу и когда уклоняется от беседы. А стало быть надлежит накрепко запомнить, что ежели мудрец предается праздности или гневу, или любострастию, или пьянству, или иному случайному порыву, то он еще достоин сочувствия, но ежели он старается ради денег, то не только сочувствия не достоин, а заслуживает ненависти, будучи вместилищем всех пороков, ибо не был бы он рабом денег, когда бы еще прежде не сделался рабом желудка и тряпья, и вина, и девок. Ты, быть может, полагаешь, будто согрешить в Вавилоне простительнее, чем в Афинах или в Олимпии, или на Пифийских играх, но тебе и невдомек, что мудрецу весь мир — Эллада, и что ни в мысли, ни в слове нет для мудреца пустыни или диких краев, ибо живет он пред взором Добродетели и, хоть мало видит людей, но его-то видят тысячи и тысячи. Ежели ты, Дамид, вспомнишь какого-нибудь ристателя из тех, что сильны в борьбе или кулачном бое, и вообразишь, что он стремится в Олимпию и уже прибыл в Аркадию[44], ты ведь будешь ожидать от него и честности и благородства? А ежели свершаются Пифийские или Немейские игры[45], то будешь ты ожидать от него и попечения о теле, ибо игры эти знамениты своими превосходными ристаниями по всей Элладе. Ну, а ежели олимпийский обряд свершает после победы над городами[46] Филипп? А ежели сын его Александр учреждает игры во славу своих побед? Ужели позволено будет ристателю оставить телесные упражнения и не стремиться к победе лишь потому, что состязается он в Олинфе или в Македонии, или в Египте, а не на эллинских ристалищах?» Дамид, по его собственным словам, был столь поражен этой отповедью, что от стыда за свои необдуманные речи чуть сквозь землю не провалился и стал умолять Аполлония о прощении за то, что, не будучи довольно с ним знаком, донимал его советами и доводами. «Оставь, — прервал эти извинения Аполлоний, — я говорил не для того, чтобы упрекнуть тебя, но для того, чтобы изъяснить тебе свое мнение».
а после просил Вардана за еретриян (35)
35. Пришел евнух звать Аполлония к царю, но тот ответил: «Я приду, когда исполню свой долг пред богами», — и он действительно покинул дом не прежде, чем совершил жертвоприношение и помолился. По дороге встречный народ дивился его обличью, а когда он явился во дворец, царь обратился к нему с такими словами: «Вот, я даю тебе десять даров, ибо по моему разумению люди, подобные тебе, никогда до сей поры не приходили к нам из Эллады». Аполлоний же в ответ промолвил: «Я не отвергну, государь, всех твоих даров, но выберу из них один, который для меня дороже многих десятков». И вслед за этим он поведал о еретриянах, начав свое повествование со времени Датида. «Итак, я прошу, — сказал он, наконец, — чтобы этих несчастных не изгоняли из их пределов и не лишали холма, но да будет им отмерен надел, как постановил еще Дарий, ибо тяжко было бы им лишиться земли, полученной взамен прежней, с коей были они угнаны». Поразмыслив, царь ответил: «До вчерашнего дня еретрияне были моими врагами и врагами моих предков[47], ибо некогда подняли против нас оружие — для того мы все и пренебрегали этим племенем, чтобы оно вымерло. Однако впредь будут они в числе моих друзей и наместником у них будет муж добрый, который станет справедливым судьею их края». Затем он добавил: «Что же ты не берешь остальные девять даров?» «Потому, государь, — возразил Аполлоний, — что я не приобрел еще друзей в этой стране». — «А сам ты ни в чем не нуждаешься?» — удивился царь. — «Ни в чем, ибо пища моя — лишь хлеб да сушеные плоды, и нет для меня ничего слаще и роскошнее».
44
45
46
47