Такой тип повествования для Филострата как для писателя был непривычен — потому-то в его рассказах и оказалось так много несоответствий, гораздо больше, чем в большинстве народных книг, безымянные авторы которых владели этим (пусть не слишком изящным) стилем лучше, чем столичные софисты. Например, в начале книги Аполлоний говорит Дамиду, что понимает все языки, хотя никогда их не учил (I, 19), и действительно чуть позже поражает этой своей способностью парфянского вельможу (I, 21), однако уже с добродетельным Фраотом говорит через толмача (II, 26), а со спесивым царем препирается через мудрого Иарха (III, 28). Эти и другие несообразности подробно и остроумно проанализированы в трактате Евсевия Кесарийского с длинным названием: «Против Филостратова сочинения об Аполлонии Тианском и по поводу проведенного Гиероклом сравнения между ним и Христом». Упомянутый Гиерокл жил лет на сто позже Филострата, был большим поклонником пифагорейства и написал антихристианский памфлет «Правдолюб», сохранившийся — как и вся антихристианская литература — только в пересказе христианского оппонента. Основная идея Гиерокла была в том, что Аполлоний сотворил больше чудес, чем Иисус, да и чудеса эти были поважнее, однако почитается лишь мудрецом, а стало быть обожествление Иисуса неосновательно[495]. Ученый Евсевий, первый христианский историк, не ограничился ответом Гиероклу, но постарался — с почти вольтерьянским изяществом — доказать, что книга Филострата лжива, противоречива и не может считаться историческим документом. Трактат Евсевия в значительной степени определил подход позднейших исследователей к «Жизни Аполлония» — подход исторический. На протяжении столетий книга Филострата рассматривалась как основной источник сведений об Аполлонии Тианском, в котором видели то колдуна и шарлатана, то божественного мудреца, то странствующего рыцаря философии — но всегда историческую личность и только историческую личность. Соответственно анализировались прежде всего факты, а поскольку, как уже отмечалось, повествование Филострата не слишком упорядочено, каждая несообразность в «Жизни Аполлония» открывала просторы для критической мысли. Евсевий на основании таких несообразностей доказывал, что Аполлоний иностранных языков не знал, философом не был, а занимался жульничеством и черной магией, хотя лживый биограф и попытался его оправдать. Академическая наука последних полутора веков, отстраняясь от оценочных категорий, сосредоточила свое внимание на источниках и хронологии книги Филострата, причем наличие источника (записок Дамида) было поставлено под сомнение, зато наличие хронологии казалось и кажется несомненным. В некоторых случаях такие хронологические вехи очевидны: например, Домициан был убит в 96 г. н. э. Аполлоний прозрел его смерть из Эфеса, т. е. совершил этот свой подвиг тоже в 96 г. Подобных дат можно насчитать немало (падение Архелая, консульство Телесина, мятеж Виндекса, взятие Титом Иерусалима, изгнание философов из Рима и т. д.), и на первый взгляд жизнь Аполлония отлично вписывается в знакомый исторический контекст[496]. Но только на первый взгляд, иначе хронология не была бы проблемой.
Типичный пример — путешествие Аполлония на Восток. Аполлоний молод, путешествие свое полагает образовательным, путь его до Вавилона не слишком долог, а в Вавилоне он знакомится с царем Варданом. Даты парфянской истории устанавливаются с меньшей точностью, чем даты истории римской, но все-таки известно, что Вардан ненадолго захватил престол в середине 40-х годов — т. е. почти через тридцать лет после падения Архелая. Но Архелай-то пал, когда Аполлонию было почти двадцать лет: он жил в Эгах, где и предсказал развратному правителю гибель на третий день (I, 12). Выходит, будто Аполлоний отправился в Индию сорока с лишним лет, годился в отцы мудрому Фраоту и получал несколько запоздалое образование — явная неувязка. Мало того, резиденция Вардана находится в Вавилоне, а Вавилон в I в. н. э. давно лежал в руинах и никогда не был резиденцией парфянских царей. То же и с героями книги. Некоторые из них очевидно вымышлены (например Иарх), некоторые известны только по книге Филострата (например Менипп), но некоторые являются несомненными историческими личностями. Главные приметы этих исторических личностей у Филострата сохранены в неприкосновенности, как и главные исторические вехи первого столетия Империи: разнузданный Нерон, мятежный Виндекс, эфемерные властелины времени междуцарствия, все три Флавия, киник Деметрий и оппозиционные сенаторы, знаменитый софист Евфрат, гонение на философов и даже указ Домициана об искоренении виноградников — все это действительная история, однако обращается с нею Филострат довольно своеобразно. Читатель, конечно, уже обратил внимание, что ни одно важное событие не обходится без Аполлония: Аполлоний помогает Виндексу и тем способствует падению Нерона (V, 10), у Аполлония просит Веспасиан державу и затем совета, как с этой державой управляться (V, 28—36), Аполлоний спасает от смерти опальных сенаторов и помогает Нерве (кн. VII и VIII), а уж знаменитому Деметрию успевает прочитать столько нотаций, что становится совершенно очевидным, что без Аполлония тот прозябал бы в ничтожестве. Если добавить к этому исцеление ефесян, возрождение древних спартанских законов, своевременные пророчества и прочие подвиги, не включенные в конкретный исторический контекст, то становится очевидным, что главным вершителем судеб империи был Аполлоний Тианский. Отсюда проистекают некоторые неточности, объясняющиеся уже не небрежностью устного повествования, а необходимостью блюсти историческое величие героя. Вот, например, у Филострата Аполлоний в судилище Домицпановом спасает от смерти Нерву, Орфита и Руфа, а в действительности Орфит не пережил террора и по всем имеющимся свидетельствам погиб в конце правления Домициана, но если уж Аполлоний выведен спасителем гонимых, то пусть и Орфит останется цел. Вот главный враг Аполлония софист Евфрат, платный преподаватель философии, распускающий об Аполлонии (разумеется, из зависти) гнусные слухи. Возможно, знаменитый стоик Евфрат и вправду считал Аполлония фокусником и шарлатаном, но этот же самый Евфрат примыкал к сенатской стоической оппозиции, был в дружбе с теми самыми опальными вельможами, которых якобы вдохновлял Аполлоний, и был знаменит своей ученостью и благородством.
495
Это позднее сочинение породило распространенную концепцию, будто известная антихристианская направленность имеется уже в самой книге Филострата, однако у Филострата так много прямых обращений к читателю, что если бы он или Юлия Домна испытывали хоть какой-то интерес к христианству, это неизбежно отразилось бы в тексте.
496