Правдой для теургов и их приверженцев была античная цивилизация, беззаконием — христианство, и при изучении исторических свидетельств о теургах кажется, будто через сто лет после своего литературного рождения герой Филострата вдруг ожил во многих лицах — ожил, чтобы защитить ту самую культуру, на задворках которой некогда прозябал провинциальный пифагореец с сомнительной репутацией. Для христианства теурги были опаснейшими врагами, потому что, сохраняя и пропагандируя традиционные культурные ценности, обладали исключительным социальным престижем[535]. Оппонент Гиерокла и современник Ямвлиха Евсевий с раздражением пишет о язычниках: «Среди них непрестанно ходят толки об оракулах и пророчествах, о всяческих исцелениях всяческих болезней, о наказании нечестивцев... Они пишут об этом на камнях, они вопят об этом на каждом перекрестке!» («Евангельские приготовления», IV, 2, 133 b). Характерно в этом контексте неприязненное отношение христиан к многократно упоминавшемуся выше долговласию — долговласие связывалось с чародейством даже в трудах просвещенных богословов[536] и не раз служило поводом для уличных эксцессов, а то и кровопролитий. Прототипом теурга был долговласый и богоравный Аполлоний Тианский — потому-то Евсевий, отвечая Гиероклу, не столько возражает против неуклюжих сопоставлений «Правдолюба», сколько доказывает, что Аполлоний был колдуном, а Филострат обманщиком, этим способом стараясь скомпрометировать теургию в целом. Действительно, философам порой предъявлялись обвинения в наведении порчи, и эти обвинения были небезосновательны: теургам случалось выносить заочные смертные приговоры и «богодейственно» казнить преступника — об одной такой теургской казни пишет Аммиан Марцеллин (XXIX, 1, 28—33). Теургов обвиняли в том же, в чем прежде винили колдунов-гоэтов — в людоедстве, в святотатстве, в ворожбе, — но, в отличие от фессалийских ведьм, они представляли собой угрозу для самого существования победившего христианства. Едва ли не самым опасным из теургов оказался Максим Эфесский.
Писал он мало, но имел учеников и притом возглавлял религиозно-философский кружок, объединенный культом Гекаты, богини чародейства. Около 350 г. с ним познакомился молодой кузен Констанция Юлиан. Это знакомство окончательно определило культурную и религиозную ориентацию будущего императора[537]: в письмах своих и речах он постоянно именует Максима καθηγημών — «вожатый, пролагающий путь». В 361 г. Юлиан наследовал державу и открыто вернулся к язычеству, отчего и заслужил прозвище «Отступник», а советником к себе немедленно призвал Максима. Правление Юлиана, окружившего себя теургами, грозило церкви (по признанию почти всех христианских историков) если не совершенным уничтожением, то небывалым упадком, однако в 363 г. Юлиан погиб в сражении с персами. Максим был вместе с ним до конца: глядя на умирающего ученика, он заплакал, и тот упрекнул его в нарушении правил философской жизни — в прочих случаях Максиму удавалось соблюдать эти правила с такой демонстративной точностью, что при императорском дворе его необычная одежда и непривычная надменность у многих вызывали раздражение, превосходно описанные еще Филостратом. Вскоре после смерти Юлиана Максим был казнен, и наконец последним прибежищем теургии сделалась Академия, — пока последний философ, Дамаский, не ушел по привычному пути афинских изгнанников.
ПРИМЕЧАНИЯ
ФЛАВИЙ ФИЛОСТРАТ. ЖИЗНЬ АПОЛЛОНИЯ ТИАНСКОГО
«Жизнь Аполлония Тианского» впервые была переведена (на латинский язык) в конце IV в. н. э. Никомахом Флавианом, зятем сенатора Симмаха, одного из наиболее активных защитников традиционной языческой культуры — таким образом, перевод Никомаха служил примерно тем же пропагандистским целям, что и «Правдолюб» Гиерокла. В средние века «Жизнь Аполлония» была известна преимущественно по опровержению Евсевия и пользовалась сомнительной репутацией, так что даже в начале XVI в. венецианский гуманист Альдо Мануччи Старший, издатель знаменитых «альдин», уже напечатавший в своей типографии письма Аполлония (в 1499 г. в сборнике «Греческие послания»), не решился выпустить в свет отдельной книгой «Жизнь Аполлония» и объединил ее с трактатом Евсевия, чтобы (как он сам пишет в предисловии) «после яда дать противоядие». Издание Мануччи вышло в 1501 г., и после этого «Жизнь Аполлония» многократно переиздавалась и переводилась, пользуясь почти неизменно популярностью у западноевропейских читателей и столь же неизменным вниманием филологов. Итогом филологической критики текста явилось издание Карла-Людвига Кайзера (Лейпциг, 1870), впоследствии несколько дополненное Ф. Конибеаром. Предлагаемый читателю перевод выполнен по изданию: Philostratus. The Life of Apollonius of Tyana. The Epistles of Apollonius and the Treatise of Eusebius. With an English translation by F. C. Conybeare, M. A. I—II. Harvard UP, 1969 (First printed in 1912). Для контроля использовался английский перевод в упомянутом издании, а также известный французский перевод, снабженный ценными пояснениями. (Apollonius de Tyane. Sa vie, ses voyages, ses prodiges par Philostrate et ses lettres. Ouvrage traduit du grec avec introduction, notes et éclaircissements par A. Chassang. Paris, Didier et C-ie, 1862).
535
Фоуден справедливо объясняет исключительный престиж теурга тем, что он «в данное определенное время и в данном определенном месте воплощал своей особой коренное единство божественного мира с человеческим и так сообщал смысл всему сущему и самой истории»