и как окоротил Аполлоний спесивого наместника (21)
21. Оставив позади Ктесифон, Аполлоний подошел к границе Вавилонии, охраняемой царскими стражниками, которых нельзя было миновать, не сказавши, кто ты, из какого города и зачем явился. Начальствовал над этой стражей наместник — как я полагаю, нечто вроде «царева ока»[25], ибо Мидянин лишь недавно пришел к власти[26] и, не привыкнув еще к безбоязненности, изводил себя всяческими страхами, опасаясь и сущего и мнимого. Итак, Аполлония вместе со спутниками привели к наместнику, который как раз отправлялся куда-то в уже приготовленной кибитке, но, увидев покрытого пылью странника, взвизгнул, словно пугливая женщина, прикрыл лицо и, едва взглянув на пришельца, спросил, будто обращаясь к некоему божеству: «Чьим посланцем ты явился к нам?» — «Своим собственным, — отвечал тот, — чтобы сделать вас мужчинами, хотите вы того или нет». Наместник вновь спросил, кто он и зачем прибыл во владения царя, но Аполлоний возразил: «Мне принадлежит все пространство земли, и по всей земле я волен бродить». Когда же наместник пригрозил: «Не скажешь — пойдешь под пытку», — он отвечал: «Только пытай своеручно! Для тебя самого будет пыткой прикоснуться к мужчине!» Тут евнух, дивясь, что чужестранец не нуждается в толмаче и безо всякого труда понимает чужой язык, переменил обращение и учтиво спросил: «Во имя богов, кто ты?» — «Вот теперь ты задал этот вопрос спокойно и по-людски, — отвечал Аполлоний, — а потому слушай, кто я таков. Я Аполлоний из Тианы, а путь держу к индийскому царю, любопытствуя о тамошних делах. Впрочем, и с твоим царем я желал бы познакомиться — знающие люди говорят, что человек он неплохой, ежели только это тот самый Вардан, который некогда лишился власти, а ныне воротил ее себе». — «Это тот самый Вардан, о божественный Аполлоний! — воскликнул наместник. — Мы давно уже наслышаны о тебе! Ради столь мудрого мужа царь снизойдет со златого трона, дабы отправить вас к индусам, давши каждому по верблюду. А пока — ты мой гость и потому бери из этих денег (тут он показал ларец, полный золота) сколько хочешь, да не единожды, а десятикратно!» Однако Аполлоний от денег отказался. «Тогда возьми вавилонского вина, — предложил евнух, — такое вино пьет сам царь за наше здоровье, за здоровье десяти своих наместников. Бери весь кувшин! И свинины возьми, и жареной оленины, и муки, и хлеба — бери что хочешь! Дорога-то у вас впереди долгая, а деревни припасами небогаты». Тут он спохватился: «Боги, да что ж это я! Ведь знаю, что этот муж не ест убоины и вина не пьет, а сам-то, невежа, угощаю его так грубо!» — «Ты можешь, впрочем, — промолвил Аполлоний, — снабдить меня легкою пищею — хлебом и сушеными плодами». — «Я дам тебе, — сказал евнух, — и квашеного хлеба, и фиников — крупных и цветом подобных янтарю. Дам и овощей, всех, какие вспоены Тигром». — «Дикие плоды, зреющие сами по себе, слаще тех, что выращены изощренным принуждением», — отвечал Аполлоний. «Слаще-то они слаще, — возразил наместник, — да только окрестности Вавилона заросли полынью, а потому и плоды здесь родятся горькими и неприятными на вкус». Наконец Аполлоний принял предложенное, однако на прощание сказал: «А ты, любезный, в другой раз будь умницей не только напоследок», — так он вразумлял того за «пойдешь под пытку» и прочие грубости, услышанные в начале.
и какое пророчество изрек над убитою львицею (22)
22. Пройдя двадцать стадиев, они наткнулись на убитую охотниками львицу, огромностью своею превосходившую всех зверей, виденных ими прежде. Кругом с криками теснился сбежавшийся из ближней деревни народ, да и сами охотники, свидетель Зевс, кричали, словно узрели некое дивное диво, ибо когда львице вспороли брюхо, то нашли там восемь детенышей. Обычно львицы производят потомство иначе — носят плод во чреве шесть лун, а родят лишь трижды: сначала троих детенышей, затем двоих и, наконец, ежели зачнут снова, то дарят жизнь лишь одному львенку, — и уж, конечно, этот последний и телом особливо крепок, и нравом особливо свиреп. Так что не следует доверять рассказам о том, будто львята выходят на свет, разрывая когтями материнскую утробу, ибо по закону естества и ради спасения рода любой младенец нуждается в материнском попечении. И вот Аполлоний долго пребывал в задумчивости, взирая на зверя, а затем обратился к Дамиду с такими словами: «Знай, Дамид: мы будем оставаться у царя в продолжение года и восьми месяцев, ибо ранее ни он нас не отпустит, ни нам не к чему уходить. Каждого детеныша следует считать за месяц, а львицу за год, сополагая, таким образом, целое с целым». «А как же тогда с воробьями у Гомера?» — возразил Дамид. — «В Авлиде змей пожрал восемь птенцов[27], а девятою схватил их мать, и Калхант объяснил, что это означает девять лет и что именно столько времени придется осаждать Трою. Берегись, как бы наше пребывание у царя не затянулось на девять лет, — по слову Гомера и пророчеству Калханта». — «Нет, Дамид, — отвечал Аполлоний, — Гомер справедливо считает птенцов за годы, ибо они уже рождены и пребывают в мире, я же никак не соглашусь считать за годы этих неразвитых и нерожденных детенышей, которые, быть может, и вовсе не родились бы на свет. Навряд ли сумеет появиться на свет то, что противно естеству, а ежели и появится — скоро погибнет, ты уж поверь моему слову. А теперь пойдем, помолимся богам, пославшим нам это знамение».
25
26
27