Ничего особенного – деревяшки как деревяшки. Уже рассохшиеся, с глубокими трещинами, которые пересекали грубо и весьма условно вырезанные лица.
– Кто это? – спросила я у девчонки. И прежде чем она робралась отвечать, уже извлекла информацию из ее мыслей.
– Ладно, не говори, сама знаю, – небрежно заткнула я внучку волхва, когда она наконец собралась ответить. – Три-мурти на посту: Сварог, Перун и Белее.
Девочка сразу запуталась в своих мыслях: если я знала – зачем спрашивала? Если спросила – почему не стала слушать ответ? И как это – на посту?
– То есть выстроились охранять вашу избушку, – пояснила я девочке, вогнав ее в еще более глубокий водоворот вопросов.
А сама задумалась над тем, на что должна была обратить внимание уже давно. Миры – мой родной и этот – разные. А говорят все на нашем, русском языке, верят, хоть и по-разному, но все во что-то знакомое: то в привычного христианского Бога Вседержителя, то в менее привычного древне-славянского Перуна. Да и имя «Сварог» мне что-то напоминало. Что-то старое и прочно забытое.
– Княгиня, стол накрыт! —позвал меня из темных недр избушки Никодим. Я, пригнувшись, чтоб не удариться о низкую притолоку, встала в дверях, разглядывая помещение.
– Чем богаты, – гордо указал он мне на крынки и черепки с провизией, которыми был заставлен почти весь небольшой стол.
Стол был, наверно, так же стар, как и идолы во дворе.
Ножки-бревна, на которых он покоился, были надежно врыты прямо в земляной пол. Две широкие лавки: одна около окна, возле стола, вторая рядом с неким подобием русской печи – только поменьше и поплоше, с совсем крохотной лежанкой наверху.
– Тут и свежее козье молоко, и простокваша, и хлеб, и мед, и масло, – перечислял весьма довольный собой Никодим. Похоже, он опустошил все найденные им закрома Орея.
– Мяса только нет никакого, – завершил с сожалением.
– Мясо у них бывает по праздникам, – пояснила я, взяв ответ из нечесаной девчоночьей головы, которая заглядывала в дверь вслед за мной.
– Бедно живут, – отметил Никодим. – Ну, давайте снедать.
Мы успели как раз вовремя. Только я отложила, тщательно облизав, большую деревянную ложку, как на пороге вырос волхв.
– Он разрешает и тебе, и тебе покинуть пределы заповедного леса! – провозгласил Орей, метнув негодующий взгляд на остатки угощения.
Ни здрасте вам, ни до свиданья!…
– Кто он-то? – полюбопытствовала я.
– Повелитель леса! – был напыщенный ответ.
– Как, он жив? – поразилась я. – А кого же я вчера укокошила? Ах да, то вроде было существо женского пола… Уважаемый волхв, а не водилось ли в вашем заповедном лесу до вчерашнего дня еще и повелительницы?
– Была! – влезла девчонка из своего угла. – Мы ей поклонялись и гимны пели – Колаксе Краснорыбице! А Ееву до вчера не пели. А он сын ее родной. А вчера он сказал – ему петь!
– Цыц! – возопил волхв. – Пошто тайны лесных повелителей раскрываешь всем? Покарает тебя Еев могучий!
– Как вчера Семаргл покарал? – Девочка была явно заинтересована способом карания. – Хуже! – отрезал Орей – Порчу на тебя нашлет. Такую порчу, что всю красоту потеряешь на веки вечные!
Как девочка собиралась потерять то, чего у нее и не было, – не знаю. Но она примолкла.
– Значит, моими усилиями вчера в вашем заповедном лесу была произведена смена повелителей внутри одной династии… – констатировала я, получив подтверждение словам внучки в мыслях деда. – Ну и как вам с новым лесным властителем? Помягче он будет мамочки-то?
– Срамные твои слова! Недостойна ты милости повелителя! – веско произнес Орей. – А он добр – слыхала его разрешение? Отпускает вас обоих, хоть это и не в правилах заповедного леса. Но отпускает! Бегите не медля, и чтоб сегодня же духу вашего в лесу не было. А дорогу из леса – самую короткую – мне ведено вам показать.
– Приказано бежать, побросав все? – наморщила я лоб. – Не значит ли это, уважаемый волхв, что этот ваш Еев-пове-дитель боится меня как огня Семарглова?
– Наврала ты все вчера! – обидчиво закричал Орей. – Еев мне глаза открыл на твои прельстительные речи! Не родня ты Семаргду-Богу! И не служишь ему! И со всеми нашими богами ты не в дружбе!
– ОнаТримурти узнала, – сообщила деду внучка, – всех узнала: и Сварога, и Перуна, и Белеса. Вдруг она и по узелкам читать может?
– Может, она все может – и читать, и узнавать, – зло сказал дед, – Еев так и назвал ее – Узнающая!
И тут же прикрыл рот морщинистой ладонью, опасаясь. что сболтнул лишнее.
– Ага, – охотно согласилась я, – Знаю даже, где он это вам сказал. И как. Вы пришли к нему сегодня на вашу речку Колу, под крутой бережок, где вода целые пещеры промыла. Постучали посохом по дубовому дуплу, поклонились, как и положено, четыре раза на четыре стороны света…
– Нет! – вскричал Орей, и голос его на этот раз был скорее умоляющим. – Не говори – Что, не правда разве? – удивилась я.
– Правда, все правда! – замахал руками Орей. – Но говорить это нельзя. Это не говорится, это сердцем познается
Ежели внучке придет время узнать – узнает. Ежели боги твоего слугу сподобят узнать – тоже узнает. А так, словами – нельзя!…
– Я не слуга! – взревел Никодим.
О, видно, и впрямь уже оправился от ран своих!
– Я вольный человек, а не слуга! Я не ант! – продолжал бушевать Никодим.
– Значит, словами нельзя, – констатировала я.
– Нельзя, – убежденно замотал бородой Орей. – Тайное знание тайно и передается. До него самому доходить надо. И долог тот путь, и труден. И неизъясним!
– Ну еще бы, – насмешливо кивнула я. – Конечно, неизъясним! Слова – это ведь слишком по-человечески! А вам дымовую завесу таинственности надо установить. Так, чтоб те крохи знаний, которыми вы владеете, которых и на два абзаца в школьном учебнике не хватит, казались кладезями премудрости… Как это вы выразились? Тайной, познаваемой только сердцем?
– Хула, одна хула на святое. – проскрипел Орей.
– А ведь вам, уважаемый волхв, свое милостивое приказание для меня, несчастной, Еев словами передал! Не стал ходить вокруг да около. Просто открыл свою вонючую жел-тозубую пасть да прямо все и сказал. Почему?
Орей молчал. Но внучка заинтересованно спросила: – Почему?
– А ты, Меланья, у дедушки своего спроси, он уже догадался.
– Ты и меня знаешь как зовут? – набычилась девочка. – Это тайное имя!
– Тайное, – согласилась я – А если я его знаю, это значит что?
– Что? – сверкнула Меланья любопытными глазами.
– Значит, от меня тайн нет. Нигде и ни у кого. Все знаю. А не знаю – так узнаю. Как меня этот Еев ваш назвал? Узнающая, во как! – поучающе подняла я палец. – Значит, со мной дружить надо. А не гнать в три шеи Ееву передайте, – повернулась я к Орею, – что его милость мне не нужна. Мне вообще ни от него, ни от вашего заповедного леса ничего не нужно. И за жизнь свою он пусть не опасается. Где он прячется, я знаю Прибить его давно бы могла. А из лесу не еду… Потому что не на чем. Вылечивай скорее Никодима, он мне хоть и не слуга, но помощник. И помощник хороший. (На мои одобрительные слова Никодим откликнулся не мыслями даже, а ощущениями, из которых было ясно, что он доволен поставленной ему оценкой.) А как вылечишь, я и пошлю Никодима за подмогой.
Орей дернулся.
– Да не бойтесь вы! Никто не собирается ваш заповедный лес штурмом брать. Хороший лес. Пусть себе стоит. Но мне не себя спасать надо, а князя вывозить.
– Того, заколдованного? – понимающе кивнула Мела-нья, – Который жжется сильно?
– Его, – вздохнула я. – А для этого кареты без лошадей совсем недостаточно…
– И еще вас надо – в Киршаг, – подсказал Никодим.
– Мне в Вышеград надо.
– Сначала – в Киршаг, – упрямо повторил мой хороший помощник. – Последнюю волю покойного надо выполнять.
Из его памяти я уже узнала, что Киршаг – фамильное поместье князей Квасуровых. Местечко не слишком приятное во всех отношениях. И с какой радости мне нужно было туда переться? Даже в Никодимовых мыслях я не могла найти ответа. Там однозначно стояло: надо, и все!
– Что-то я тебя не понимаю, Никодим, – вздохнула я, – То ты готов идти на такое святотатство, как осквернение павших, – не против был отдать их на растерзание лесному зверью. То вдруг слова покойника для тебя такое значение имеют, что ты готов на все, лишь бы их выполнить! Прямо как ант, который готов выполнить любую волю господина!