– Аникандр, – ошеломленный, говорю я этому непробиваемому витязю с безразлично-спокойным взглядом, – зачем вы, княжеские дружинники, поверили сказке, будто я приехала захватить Кирщаг обманным путем? Это доверчивые анты могут попасться на подобную удочку, но вам, голутвенным, такое-не пристало! Разве я веду себя здесь как госпожа? Разве со мной отряд свирепых воинов?
– А кто вас знает? – пожимает витязь могучими плечами. – Говорят, вашу милость и в своем, Сурожском, княжестве не приняли! Кто ваши мысли может знать теперь? А про болтовню антовскую… Что ж, ежели анты правду говорят, так и голут-венному не зазорно их послушать!
– Но я хочу только одного – дождаться, пока князь Михаил вернется к жизни!
– Зачем? Ему ваша охрана без надобности, мы своего князя и сами сумеем оборонить от недругов!
– Но я все равно дождусь, пока князь придет в себя! – жестко сказала я.
Взгляд и слова полковника Аникандра посуровели:
– Вот и дожидайтесь. В покоях, что вам отвели. А в город ходить да антов баламутить – не след!
Он меня не боялся. В отличие от депутации городских антов, которые утром приходили к нему с просьбой выгнать чужую княгиню, обманом захватившую Киршагский кремль. Но и потакать мне не был намерен. А уж людям, которые остались здесь со мной, тем более! И это было совсем уж опасно для этих людей. Они – кто по стечению обстоятельств, кто по приказу Каллистрата – оказались со мной в одной лодке. Дырявой лодке, как выяснилось… И дырку эту затыкать мне – больше некому…
– Тогда, полковник, так. Всех, кому вы отказываете в гостеприимстве, я забираю в свои палаты. Прямо сейчас, немедленно' Василий, Степка! Зовите кучера Тугара, забирайте с кухни Бокшу, осторожно поднимайте Фрола, несите ко мне в покои. Будете теперь жить рядом со мной. А вам, Аникандр, и всей вашей дружине – низкий поклон за заботу!
Полковник пожевал губами, но путного придумать ничего не смог, поэтому только поклонился со словами: – Прощеньица просим, княгиня, если что не так!
Я кинулась в отведенные мне помещения. Рядом с моей просторной комнатой было две каморки, каждая с кроватью и широкой деревянной лавкой. Антов надо было селить все-таки отдельно от оболыжских дружинников, поэтому комнатушку побольше я сразу решила отдать голутвенным. Избитого Фрола, конечно, на кровать, а вот двое остальных на лавке явно не поместятся… Никодима я пока решила не забирать сюда – он все-таки свой, киршагский, тем более что места все равно не хватает. Может, перенести сюда и кровать из другой комнатенки? Анты привычные – поспят и на полу…
Но за этими мелочными заботами меня не оставляла забота главная: ну а дальше что? Окопаться за высокими киршагскими стенами, не высовывать носа из отведенных мне палат? Окружив при этом себя здесь чужими для Киршага людьми? Тогда я уж точно стану похожа на завоевателя-оккупанта! Даже в собственных глазах.
Что ж это за напасть такая?! Откуда мысль о моих захватнических планах проникла в киршагские умы? Оно, конечно, если подойти с предубеждением против меня, то и точно получается похоже на правду: явилась незвана-нежданна, живет, уезжать не хочет… Но я не очень верила в самозарождение подобной мысли в доверчивых антовских головах. Приняли-то меня хорошо! С чего вдруг такая перемена? Не Георгов ли хвост торчит из этой лжи? Может, конечно, это паранойя и я зря зациклилась на Кавустове – лежит он сейчас в поместье князей Шатровых, зализывает раны, никого не трогает… Или уж помер! Порфирий-то его своим мечом не гладил, не ласкал, дикую боль Георга после удара Порфирия я почувствовала достаточно отчетливо!
А вдруг это проделки Каллистрата, уязвленного в лучших чувствах? Очень уж он не хотел оставлять меня здесь, рядом с Михаилом! Вот и придумал столь хитроумный план, цель которого – выжить меня из Киршага любой ценой. А что его же люди и пострадали – так в любви, как и на войне, все средства хороши!
Такие неприятные мысли одолевали меня, пока я размешала людей, за которых чувствовала ответственность, на новом месте И не успела еще разместить, как в дверь боязливо постучали.
Вошла перепуганная служанка и сообщила, что Аникандр просит его принять.
– Зови, – еще более насторожившись, велела я.
И не зря. Едва только доблестный киршагский полковник ввалился ко мне, как я увидела, что он сдал меня. Со всеми потрохами.
– Княгиня, – начал он, с неудовольствием оглядев результаты моих усилий. – Ходатайство от горожан. Нижайше просят вашу милость явиться завтра к полудню на вече.
– У антов есть вече? – устало удивилась я.
– А как же, – хмуро ответствовал Аникандр.-Что ж мы за них станем разбирать их склоки и дрязги? Делать нам больше нечего!
– Но ты не только взял на себя труд быть их посланником передо мной, ты еще и самолично провел ходатаев в часовню к князю!
– А что – нельзя актам увидеть своего господина? – огрызнулся Аникандр.
– Можно, – согласилась я. – Особенно когда они собрались воевать против такого страшного противника, как я. Кстати, ты только недавно, в гриднице, говорил, что за мою безопасность за пределами стен кремля не отвечаешь. А что, городское вече собирают здесь, прямо во дворе?
– Зачем, у них есть свое место. А с вами я сам завтра отправлюсь, дабы не приключилось чего. Не извольте беспокоиться.
– С таким охранником – да мне еще и беспокоиться? безрадостно усмехнулась я.
Но охранник назавтра у меня был не один. На городское вече отправился целый отряд киршагских дружинников. Да еще Никодим увязался. В душе он уже дал мне клятву верности и отпускать свою госпожу неизвестно куда, под ненадежной охраной был не намерен.
Вече было многолюдным. И ко мне – весьма недружелюбно настроенным.
Сотни голов повернулись в нашу сторону, как только мы появились, ропот пробежал по толпе и уже не стихал все время, пока дружинники выстраивались вокруг вечевого пригорка. Меня туда проводили с поклонами и усадили на специальный стульчик. Аникандр с Никодимом встали по сторонам, вечевой представитель поднял руку, и собрание горожан началось.
Со своего пригорка мне была хорошо видна беспорядочная, как броуновское движение, вечевая толчея – площадка, отведенная под эти сборища, хоть и была сравнительно ровной, все же имела наклон в сторону моря.
Поначалу анты, толпящиеся внизу, казались одинаковыми, потом я стала их различать.
Первые, ближайшие ко мне. были более упитанны, лучше одеты, аккуратнее стрижены, в круглых войлочных шапочках разных цветов, кое-где посверкивающих серебряными, а то и золотыми украшениями. Стояли они молча, лишь изредка с важным видом перекидываясь одним-двумя словами. Наверно, зажиточные анты.
Дальше бурно обсуждали мое появление анты уже без шапочек – в одних серых чепцах, а то и вовсе простоволосые. Латаные локти то и дело взлетали вверх в их экспрессивной беседе.
И только потом волновалась людская орда совсем никчемной бедноты – серая, неразличимая. Если у них что и блестело, так это загорелые темно-коричневые лысины и проплешины на голове.
Для начала слово взял один из тех антов, что стояли в первом ряду, ближе всех. Дружинники пропустили его на пригорок. Не поднимаясь слишком высоко, он поклонился мне и, повернувшись к толпе, поведал о вчерашней экскурсии в Киршагский кремль.
Речь его была выдержана в спокойном тоне. Он был купец с большим торговым интересом в Суроже, как я сразу заметила по его быстрым мыслям. Особо ссориться с сурожской княгиней не хотел. И к тому же он до сих пор находился в подавленном настроении из-за той самой вчерашней экскурсии. Из-за тех неприятно крамольных, совсем анту не подобающих, мыслей и чувств, которые охватили его во время лицезрения князя Михаила. Поэтому дополнительно нагнетать обстановку он не хотел, просто поведал: князь Михаил цел, но лежит без движения и дыхания. Слышал он стороной, что князь был ранен, но раны не заметно, а голутвенные, прибывшие в Кир-шаг вместе с княгиней (новый поклон в мою сторону), уверяли, что князь идет на поправку.