– Не будем мы ни с кого ничего снимать, – отмахнулась я от столь заманчивого предложения. – И другие ее платья верните Алевтине. Здесь и без них есть из чего выбирать. Было б для чего… – вполголоса добавила я.
– Как же это – для чего? – округлила глаза Лизавета. – А обряд?
– Ну-ка, расскажи! – потребовала я. Лизавета смешалась, другие служанки прыснули в кулачки. Я грозно огляделась, топнула ногой и приказала тоном, не терпящим возражений:
– Все – вон отсюда! Платья Алевтине отнести! А ты, Лизавета, останься!
– Давай, рассказывай про обряд! – все тем же командным тоном приказала я Лизанете, когда дверь закрылась и мы остались одни.
Та мучительно покраснела.
– Ну, это когда жених с невестой, ну это, ну когда в бане… Пауза.
– Моются, что ли? – подбодрила я.
– Ну, и моются тоже, – пробормотала Лизавета.
– Тоже? А что кроме мытья?
– Ну, батюшка должен засвидетельствовать, что они не больные – ну там язвы чтоб всякие по телу не шли, чтоб все было на месте, ну и всякое такое… – чуть слышно завершила Лизавета.
– Такие, значит, у вас обряды, – пригорюнилась я. – Молодые догола друг перед другом разоблачаются, да еще и в присутствии родителей.
– Что вы, княжна, как можно?! – всплеснула руками Лизавета. – Родителей на обряд никогда не пустят!
– А ты сказала – батюшка? – не поняла я.
– Так то ж святой отец! Настоятель прихода. Батюшка, который в церкви служит, – медленно, как ребенку, начала разъяснять Лизавета.
– Стоп! – прервала я ее. – Так мы голышом должны быть в присутствии попа? А он тоже будет раздеваться?
– Это зачем? – испугалась Лизавета.
– Ну баня же! Суженые купаться пришли. С ними – поп. Тоже заодно искупнется. Не все же ему, бедному, наблюдать да в рясе париться?
– Нет, княжна, попу нельзя! – замотала головой Лизавета.
– Купаться нельзя?
– Ничего нельзя! Он же свидетельствует! Перед Богом! Что все правильно. Да и жених с невестой не купаются. Просто в баню заходят – а где же раздеться, как не в бане?
– Свидетельствует… Да, это важная миссия, – согласилась я.
– Еще бы не важная! – с воодушевлением поддержала Лизавета. – Ведь если ничего не получится, так потом и детишек может не быть! А зачем тогда жениться?
– Действительно, зачем? – думая о своем, кивнула я. И тут до меня дошло. —А что получиться-то должно? Мы там, в бане, что – пробным трах должны организовать с женихом Показательное выступление?
– Что вы, княжна, как можно девушку бить до свадьбы?! Он вас не трахнет, не бойтесь. Это потом, после свадьбы, когда муж и жена – одна сатана, тогда, конечно, может поколотить. Но я слыхала, что у господ лыцаров так не принято. Не колотят они жен. Есть же специальный человек. Он дворовых порет на конюшне, ну и жену, наверно, по хозяйскому приказу. Может, правда, не на конюшне со всеми. Может, для этого дела его в покои пускают? – озадачилась Лизавета. Даже конопатый лоб наморщила в раздумье.
Я живо представила, как рыжебородый детина – вроде тех, что выволокли меня из моего лаза в этот мир, – приходит ко мне с поклоном и говорит: «Разрешите вас, хозяюшка, плетьми отходить? Есть такое указание господина лыцара, вашего законного супруга!» – после чего раскладывает меня на вот этой пуховой постели, сдирает юбку и замахивается…
Я аж зажмурилась – так ярко и ощутимо мне это представилось.
– Нет, Лизавета, – сквозь плотно сжатые зубы, с некоторым напряжением вернулась я к первопричине нашей дискуссии. – Когда я говорила «трах», я не имела в виду, что господин жених мне кулаком по уху заедет. Я… Елки-моталки, и не знаю, как сказать. По-матерному ты бы наверняка поняла, но княжне материться не пристало… Соитие – знаешь ты такое слово? Соитие мужа с женой?
– О, это по-церковному, – уважительно произнесла Лизавета. – Но соитие – это уже после венчания и после свадебного угощения, когда молодые с почестями будут отведены…
– Если не соитие, тогда что же все-таки должно получиться в бане? – нетерпеливо прервала я ее.
– Так это – заторчать он должен, только и всего, – удивилась Лизавета моей дремучей темноте. И на всякий случай пояснила: – По-церковному это называется – влечение.
– Он должен… – Картина начала вырисовываться. – Он – это?..
– Корень жениха, – охотно пояснила Лизавета. – Ведь ежели он на будущую супруг не заторчит, так откуда ж потом детишки возьмутся?
– От соседа, – буркнула я.
– Вот этого нельзя, это – грех! – наставительно промолвила Лизавета. И даже перекрестилась двумя перстами.
Я в первый раз видела, чтобы в этом мире кто-то крестился, и разговор про участие батюшки в банном обряде обрел окончательную конкретность во всей своей неизбежности. Значит, вечерком мне и правда предстоит веселенькое развлечение в голом виде. Вместе с батюшкой, демоническим лыцаром Георгом и его корнем. Двое последних – тоже в голом виде. Однако ж как тут все продумано!
– Мне одно непонятно, – медленно произнесла я. – Какая теперь разница, что за платье я надену? Если меня все равно без него будут обозревать?
– Как же, княжна?! – подивилась Лизавета. – Снимать же только потом будут. А с начала обряда будет много чего. Я на господских обрядах ни разу не бывала, а в слободе у нас так заведено: невесту проведут по всему жениховскому двору, чтоб богатство показать, потом всей родне представят – ей же с ними жить теперь! Ну, подарки опять же. Сватам, родне невесты.
– А самой невесте? – заинтересовалась я.
– Нет. Это уже на свадьбе, после венчания. Если молодой наградит – значит, любить будет.
– А если не наградит?
– А нет – значит нет, – пригорюнилась Лизавета, видно вспомнив что-то.
– Ты сама-то замужем, а, Лизавета? – осторожно поинтересовалась я.
– Я? Да нет, в девках…
– А что так?
– Да был у меня жених, – неохотно пояснила она. – Мыколка. И не такой чтоб особо видный… Но любила я его. Сильно любила. А он в церковь-то ходил, а нечисть не почитал… Не делился хлебушком и всяким другим. Не то чтоб совсем, а мало их угощал. Вот и утащил его на дно водяной. Утоп он. Два года уж как утоп.
– А нечисть – ее, что, тоже надо почитать?
Это был новый поворот в мифологии здешнего мира.
– Батюшка говорит, что почитать нельзя, что это тоже грех. Но как ее не почитать – сами рассудите: в лес идешь – что-то оставь лесовикам, а то не выйдешь, заплутаешь на самом, кажись, знакомом месте. В хлев идешь – опять-таки, чтоб лошадь копытом не ударила, у коровы молоко не пропало. По воду идешь – ну это я вам про Мыколу говорила… Вам-то, господам, оно без надобности, а на слободе без того, чтоб нечисть не задобрить, никак нельзя…
Мне захотелось отвлечь ее от тягостных воспоминаний.
– А братья-сестры есть у тебя?
– Были, но померли во младенчестве. Одна сеструха осталась, старшая, Нюшка. Она уж замуж-то выскочила. Так хотела скорее! А молодой муж ей и не подарил ничего на свадьбе. И не знаю теперь… Детишек пока все нет и нет, а не будет – бросит он ее, точно бросит! К батюшке пойдет, пожалуется, что она бесплодная, а еще и неизвестно, кто бесплодный-то…
Стук в дверь прервал невеселые рассуждения Лизаветы.
Она подскочила, чуть приоткрыла ее и, высунув голову в образовавшуюся щель, грозно спросила:
– Чего надо?
– К княжне. От господина лыцара Георга! – веско ответили с той стороны, и я узнала голос Корнея.
Лизавета вытянула голову из щели, вопросительно глянула на меня:
– Можно пускать?
Я кивнула, подумав при этом: «А что, я разве вправе не пустить?»
В широко распахнутую дверь гордо прошествовал посланец господина лыцара.
Я улыбнулась. Корнея было не узнать: куда только поде-валась тяжелая кожаная накидка, некрашеная холщовая рубаха с такими же штанами?! Теперь на нем было нечто вроде камзола малинового сукна. Из специальных разрезов на рукавах – от локтей до манжет – стянутых щегольской шнуровкой, выглядывала сорочка с кружевами. Малиновые же, узкие, почти в обтяжку, штаны были заправлены в черные, явно только что начишенные, кожаные сапоги. На голове нечто вроде лихо заломленного берета черного бархата. Ансамбль довершал матово отблескивающий желтый шейный платок. Если б я знала наверняка, что в этом мире водится тутовый шелкопряд, то сказала бы, что платок был шелковый.