Ближе к одиннадцати я приняла душ, смыв с себя вчерашние хлопоты, высушила волосы, надела новую рубашку, сменила белье. На кухне, как обычно, стояла тишина. Дедушка с бабушкой просыпались поздно, бывало, даже, весь день спят, тихо похрапывая. На завтрак я съела половинку апельсина, замешала кукурузные хлопья в молоке и выпила чаю. Почистив зубы и подровняв брови, я отправилась к Монойке.
Жила Монойка совсем рядом. Если бы не дурацкий соседский дом, я могла бы запросто наблюдать за ее окном через свой бинокль. Я никогда и никому не рассказывала про слежки. Да и необходимости, наверное, не было.
Бинокль мне достался от деда. Это была суровая, военная штука. О себе дедушка никогда не рассказывал, видимо, не хотел вспоминать тяжелые времена. Единственное, что осталось у него после тех времен – этот тяжеленный большой бинокль. Раньше он лежал далеко на полке, на кухне. Никого не спросив, я перенесла его к себе в комнату. Так до сих пор никто и словом не обмолвился. Дедушка, когда бывал в моей комнате, краем глаза все же подмечал свой трофей, но на том дело и заканчивалось. Следила я за людьми, кошками и собаками. Иногда и за птицами, но они, обычно, на местах не задерживались, поэтому я была к ним равнодушна. «Лети, раз хочешь», – провожала я их. Порой мне казалось, что люди видят меня, замечают и злятся, а это, несмотря на то, что живу я в неприметном доме и выглядываю через щелочку в плотной занавеске.
Но давайте вернемся к моей подруге. Я ведь к ней сейчас иду. Вернее, уже пришла.
– Никак спешила? – проговорила Монойка, закрывая за мной дверь.
Меня встретило ведро со свисающей тряпкой, губка с пеной и лужа воды. Нужно было срочно переместится на чистое и сухое место, поэтому, я быстро сняла «Тамарисы» и поскакала к дивану. Плюхнулась на него и обняла подушку. Закрыв глаза, вдохнула ее запах и придвинулась ближе к стене. Уперлась спиной и выпрямила ноги. «Все, теперь я никому не мешаю, мне хорошо», – успокоила я себя.
Монойка ретировалась в ванную комнату, и я услышала шуршащие звуки губки. В воздухе витал легкий химический запах.
– Скоро закончу и будем чай пить! – кричала Монойка. Голос ее становился грубым и не таким ласковым, когда она его повышала. – Мне еще минут десять, никак не больше.
Монолог завершился. Монойка продолжила плескать воду и отжимать тряпки. Сама не люблю, когда мне мешают или же чуть подгоняют, напоминают о том, что я делаю что-либо долго или попросту копошусь. Я пошла в папу. Мама, например, совсем другая. «И как они вместе уживаются – ума не приложу», – часто такое я думала про себя. Мои родители не планировали второго ребенка, по крайней мере, разговоров я таких не слышала. Иногда мне кажется, что мама нарочно повышает голос и давит на папу, притягивая ко всему происходящему и меня. «Стены у нас не картонные ведь», – с такими мыслями я забиралась под одеяло и напевала про себя самые разные песни. Мне бы не хватило выдержи быть с ней – с моей мамой. За это я и уважала своего отца. Несмотря на всю мягкость, он находил пути и умудрялся совладать с горячим характером мамы.
Пятая минута прошла. Я широко зевнула и непроизвольно заморгала глазами. Поправила юбку и убрала с правого плеча ново прилетевшие белые пылинки. Мне ужасно хотелось выговориться. Для этого я вновь пришла к Монойке. Мама была не против. Она тоже помогает мне выбираться из подавленного состояния, всячески поддерживает меня, где обнимет и погладит, но, в конечном счете, отпускает меня к подруге. На десятую минуту исчез шум воды и комнату заполонило тишиной. Остался легкий стук настенных часов, мое дыхание и легкий хруст холодильника с кухни.
В комнату зашла Монойка и села рядом со мной. По ее движениям и взгляду я сразу поняла: она устала. Волосы ее были зафиксированы резинкой. Уши не проколоты, на шее крестик. «Все такой же белый лист», – подумала я про себя. Наклонившись, я стянула ее резинку и распустила волосы. Мне так нравилось больше. Природный цвет ее волос – русый. Иногда я жалела, что у меня не такие волосы. Рыжий меня сильно выделял среди остальных девчонок. На всю школу в сто пятьдесят человек я была одна такая. Меня так и окликали, через весь коридор: «Рыжая!». «Стой, рыжик!». «Привет, рыжуля!». На нервной почве я приходила к Монойке и рыдала, роняя капли на ее плечи. Помню тот день, когда она перекрасилась в рыжий. «Теперь мы похожи», – говорила она. Походив так пару дней, я помогла ей смыть краску особым раствором – рыжий цвет ей был не к лицу. Меня тогда посещали странные ощущения, когда я видела, как вода цвета моих волос стекала в ванну.
Рассказать о Монойке – все равно что сыграть «Собачий вальс» Фредерика Шопена. Получится совершенно незамысловатая и короткая история о становлении ныне двадцати трех летней девушки, центр внимания для которой – магазины одежды, салоны красоты и рисование маслом. К моему вечному негодованию, работы свои Монойка хранила в толстенной папке цвета полевого василька. Стены ее квартиры раньше были совершенно голыми, словно внутренние стенки картонной коробки. Еще год назад мы покрасили ее «коробку» большими малярными кистями. Красок были несколько: большая банка бледно-желтого, маленькая белого цвета и остатки молочно-персикового. На этикетках так и значилось: «Молочно-персиковый». «Белый». «Бледно-желтый». Кухня и комната облачились в бледно-желтый, коридор и прихожая стали белыми, а молочно-персиковый остался для ванной комнаты.
– Помолчим? – на выдохе прошептала Монойка.
– Я не против, – отозвалась я.
Она придвинулась ко мне, осторожно перекинув ноги через мои бедра, обняла и прислонила голову к моей шее. Мои подозрения о том, что нам хорошо вдвоем, в полной тишине, в молчании и при плотно закрытых глазах давно спали. Я была с Монойкой правдивой версией себя. Она чувствовала меня, ощущала изменения на кончиках своих пальцев, которыми неспешно «пробегалась» по моим щекам и открытому лбу. Представить не могла, что однажды встречу такого человека. Все началось так неловко, но в то же время воспоминания о нашем знакомстве неловкость во мне вовсе не вызывали, а напротив, выворачивали ее и показывали, насколько разными могут быть взгляды на жизнь. Все было так:
С мамой я запланировала посетить магазин одежды – подобрать новую пару брюк для школы. Мои были вовсе коротки. «Ритуал» покупок на сей раз выдался успешным. Упаковав новую пару классических коричневых брюк, мы поблагодарили кассира и направились домой. Спустившись по лестнице, на первый этаж, зашли в кафе и взяли по пирогу с кремом, да два стаканчика латте. Разговор с мамой шел на тему учебы и долгов, поэтому насладиться кофейным молоком не получилось. Я вертела головой из стороны в сторону, чтобы отвлечься, как вдруг увидала, вдалеке, кричащую вывеску: «Скидки до 70-ти процентов». Уговорив маму сходить в магазин с такой акцией, я набрала себе добрую половину того, чем забиты мои шкафы в комнате. Новый свитер с вышитым цветком на груди, рубашку с разноцветными пуговицами, пару носков однотонного серого цвета, простой, но удобный лифчик, а также ветровку с иероглифами на спине – мне она безумно понравилась. Взяв все вещи в охапку, я кое как дошла до примерочной и переложила все в корзину. Ожидала я долго – все кабинки были заняты. Мне показалось даже, что времени прошло столько, что я бы успела примерить все вещи во всем мире. Напялила бы на себя десять шапок, пять курток, сняла и надела двадцать пар босоножек, застегнула 49 пуговиц на семи рубашках. «Больше не могу, – подумала я про себя. – Мама извелась уже, другого и быть не может». Взяв в руки корзину, я пошла вперед по коридору и на восьмой шаг наткнулась на не зашторенную кабинку. Встала перед ней как вкопанная и не могла поверить своим глазам: на полу сидела девушка и тихо плакала. На ней был длинный шерстяной свитер, на руке висела резинка для волос, а по щекам стекали крупные слезы. Никогда таких крупных слез я не видала.