Это Гуго Стиннес, хозяин многопрофильного промышленно-коммерческого концерна. «Малиновый пиджак», «новый германский», сделавший миллионы не столько на военных поставках, сколько на рейдерских аферах. Его ненавидят не только коммунисты и социалисты, но и консервативная элита, потомственные магнаты кайзеровского происхождения. Только такой, как он, мог положить системное начало сотрудничеству экономических верхов с НСДАП ещё во времена ДАП. Подобное тянется к подобному.
Не менее характерен и посредник между концерном Стиннеса и ДАП-НСДАП. Это Эдуард Штадлер. До Первой мировой войны — активист католического Центра, предтечи будущей германской христианской демократии. В 1918-м — основатель Антибольшевистской лиги, активный фрейкоровский лидер, один из тех, кто огнём и железом подавил коммунистический мятеж. Преобразовав свою Лигу в «Генеральный секретариат изучения и борьбы с большевизмом», Штадлер сформировал ультраправый Союз политического обновления. Эта организация — единственная в тогдашней Германии — именовалась солидаристской. Штадлеровская идеология основывалась на корпоративизме и популизме, возрождая «новосредневековые» социальные модели в виде трудовых союзов и производственных советов, клином вышибая большевистский клин.
Позиция Штадлера в отношении НСДАП являет собой ярчайший пример тезиса о благих намерениях. Он явно хотел не этого. Но бойни редко случаются из-за того, что их кто-то хочет. Исключение из этого правила — как раз нацизм. Там процесс совпадал с желанием.
…Что такое политика? Если очень коротко — каналы информации, финансовые потоки и силовые структуры. Что такое власть? Если очень коротко — право отдавать приказы, командовать вооружёнными людьми и печатать деньги.
С появления Гитлера на собрании ДАП прошло четыре года. Член № 7 стал единственным фюрером. Увеличил численный состав с менее 200 человек в разброде до более 50 тысяч, связанных повиновением по принципу фюрерства. Превратил тусовочные посиделки в прочную вертикально организованную структуру. Создал боевые подразделения. Привёл крутой актив. Привлёк серьёзных людей. Отладил закачку средств в партийную кассу. Десятки тысяч людей и сотни тысяч марок текли к маньяку-уроду — лишь за то, что ему было свойственно договаривать до конца и переводить слова в действия.
К осени 1923 года, через год после прихода к власти в Италии родственной партией «Фашо ди Комбаттименто», Гитлер решился повторить муссолиниевский захватный рывок. Почему бы нет? До сих пор ведь всё удавалось.
ОТБИТЫЙ УДАР
Это вроде мы снова в пехоте,
Это вроде мы снова в штыки!
Долговое проклятие
В 1923 году решалось, устоит ли под красно-коричневым напором первый опыт парламентской демократии на немецкой земле. Сохранится ли единой сама эта земля. И этот экзамен был сдан.
Трудное финансовое положение не позволило осуществить в срок очередной транш репарационных выплат, наложенных на Германию по условиям Версальского мира. Под предлогом этой задержки 23 января 1923-го французские войска оккупировали Рурский промышленный район. «Боши заплатят за всё!» — бесновался Париж. «Хватит уступать лягушатникам!» — отвечал Берлин. Германию откровенно прессовали, требуя от демократической республики платить за деяния агрессивной империи. В то время, как Вильгельм Гогенцоллерн мирно отдыхал в Голландии.
В Руре возникло партизанское движение. Одним из наиболее активных отрядов командовал Франц Пфефер фон Саломон — в недалёком прошлом командир крупного фрейкора «Перец», в скором будущем командир СА. Но особенно отличилась диверсионно-террористическая группа Альберта Шлагетера, казнённого оккупантами. Правый радикал-фёлькише Шлагетер превратился в национального героя, мученика за немецкий народ. Нацисты посвятили ему свой гимн, предшествовавший «Хорсту Весселю». Коммунисты дисциплинированно внимали установке московского эмиссара Карла Радека: «Солдаты революции должны уважать честных и мужественных солдат контрреволюции, подобных Шлагетеру». Рурский кризис в считанные дни сформировал в Германии красно-коричневый блок.
Берлинское правительство призвало народ к сопротивлению — и вскоре приняло все французские требования, исходя из реального соотношения сил. При этом оккупационные войска на два года оставались в Руре. Это вызвало шквал общественного негодования. Престиж социал-демократов, либералов и вообще Веймарской республики резко упал. Наиболее радикальные выводы сделал, как водится, Гитлер: он объявил главным врагом даже не Францию, а «правящих предателей, снова всадивших нож в спину немцам». Рурский кризис и позицию властей создала повод для призывов к силовому свержению «антинациональных властей».
Репарации стали историческим проклятием Веймарской республики. Именно они не позволив стабилизировать её экономику и расширить социальную базу, предопределили бесславный конец германской демократии через 10 лет после оккупации Рура. Выжимая платежи, французы пришпоривали коней, несшихся в пропасть. Возможно, они смутно об этом догадывались. Но деньги, как обычно, были нужны сегодня, сейчас…
В том же 1923-м правительство Вальтера Куно, вновь уступая безжалостному репарационному прессингу (более всего исходившему именно из Парижа), ввело жёсткую программу экономии. Результаты не замедлили проявиться — обвальное падения производства и зарплат, рост дороговизны, распространение безработицы и нищеты, политическая радикализация, рост ненависти, агрессивности и ксенофобиии. Поднялась волна социальных протестов. В августе кабинет Куно, лишённый массовой поддержки и политической воли, ушёл в отставку. Социал-демократический президент Фридрих Эберт назначил премьером авторитетного либерала Густава Штреземана, лидера Народной партии (несмотря на правое звучание, в Германии так назывались не фёлькише, а основная либеральная партия). Но машина политических потрясений работала уже своим ходом.
Сполохи грозных идиллий
Первыми выступили коммунисты, направляемые СССР и Коминтерном. Октябрьский мятеж 1923-го был поднят в октябре 1923-го по прямому указанию Москвы и вопреки позиции брандлеровского руководства КПГ, понимавшего обречённость этой авантюры. Выступление, локализованное в Гамбурге, быстро подавил рейхсвер. Это, однако, стало впечатляющей демонстрацией слабости законных властей. Их авторитет подрывался в германском рабочем классе, который являлся главной опорой республики.
Такой момент смотрелся как удачный для удара с правого края. Кто-то же должен был снять итоговый табаш с года перманентной тряски, начавшейся в Руре и дошедшей до Гамбурга. Установление ультранационалистической диктатуры, опирающейся на связку консервативной элиты с агрессивным популизмом «штурмовых» низов казалось куда более реальным, нежели коммунистический захват. Но действовать при таком раскладе нужно было немедленно, пока расшатанная власть не успела укрепиться.
Но основную опасность представляли не мятежи радикалов. И даже не военные путчи. Рейхсвером командовал авторитетный генерал Ганс фон Сект, твёрдо придерживавшийся конституционно-демократических принципов. Худшую угрозу несли сепаратистские настроения в окраинных землях. Особенно в Баварии, где одновременно возник первый очаг раннего гитлеризма.
Сам Гитлер был категорическим противником сепаратизма. Сохранилось его высказывание о предпочтительности Германии «большевистской, но единой» перед конгломератом разрозненных немецких земель, контролируемых иностранным капиталом (Пруссия, Саксония, Тюрингия попали бы под контроль СССР, Ганновер и Шлезвиг — Англии, Пфальц и Бавария — Франции…). Но планы «исправить ошибку Бисмарка» лелеялись баварской элитой. Полноту власти в Мюнхене сосредоточили глава земельного правительства Густав фон Кар, командующий военным округом генерал Отто фон Лоссов и начальник земельной полиции полковник Ганс фон Зайссер. Этот триумвират склонялся в пользу реставрации баварской династии Виттельсбахов, детронизированной «железным канцлером» всего-то полвека назад.