— Что вы хотите, капитан? — спросил Дэвид медленно и устало.
— Я хочу, чтобы вы работали вместе со мной.
— В качестве детектива? Своих мозгов вам не хватает?
— Бросьте, Росс! Не задирайтесь. Вы не щенок. Итак, мы партнеры. Вы согласны?
— Партнеры в чем? В гольфе?
— Вы глупец, Росс. Вы даже не понимаете, что у вас в руках или в голове, если вы предпочитаете точность. Мы с вами разбогатеем, у нас будет все. Вы представляете себе, что такое деньги?
— Не нужно, капитан, не читайте мне проповеди о пользе денег. Мне не из чего выбирать. Я согласен. Но с одним условием: вы тут же уйдете. Я устал.
Капитан протянул ему руку, и Дэвид вяло пожал ее.
— До завтра, Дэвид.
Внезапно Дэвиду стало легче дышать, словно кто-то отпустил его горло. Все встало на свои места.
Дэвид почувствовал, как одновременно к нему приходит спокойствие и ярость. Они не мешали друг другу. Ярость требовала ясной головы, а спокойствие — опоры в ярости.
Нет, он не собирается поднять над головой руки. Ему не раз приходилось лгать и самому, и ложь как таковая не пугала его и не вызывала в нем пророческого негодования. Но одно дело, когда смотришь на змею или крокодила. И совсем иное, когда видишь в террариуме сотни гадов, устилающих его пол слегка колышущимся покрывалом.
Только бы уйти от них, не слышать этих больших и маленьких змей, копошившихся в чужих головах, только бы суметь заткнуть уши!
Он вспомнил, как обрадовался тогда в больнице своему нежданному дару, и невесело рассмеялся. Вместо богатства, о котором он мечтал тогда, можно было подвести совсем другой баланс: он в руках этой свиньи в мундире. Он будет шантажировать его, сколько захочет, и ничто не сможет помешать ему. Что он заставит его делать? Ловить преступников или помогать им? Скорее второе.
6
Сенатор Стюарт Трумонд был глубоко несчастным человеком. Исполненный сильных чувств и страстей, человек действия, он вынужден был то и дело одергивать самого себя, соблюдая наложенную обстоятельствами епитимью, чтобы поддерживать в глазах избирателей образ кроткого, рассудительного старины Стью.
Он ненавидел негров остро и ежесекундно, ненавидел всеми своими клетками, сердцем, печенью, умом и почками. Один вид их заставлял его сердце биться сильнее, посылая мощные потоки крови по телу, будто оно готовилось к охоте, к напряжению всех сил. Эта непримиримость заставляла его задыхаться от слепой враждебности, это был инстинкт охотника на черную дичь, инстинкт рабовладельца, переданный ему четырьмя поколениями южан.
Он чувствовал в неграх скрытую и явную угрозу, ему чудились в них люди, биологически чуждые. И при этом, вместо того чтобы гнаться за ними, науськивать собак и держать в руках винтовку, он вынужден был публично говорить о порядке и терпимости.
Он презирал профсоюзы, и сама мысль о каком-либо социальном обеспечении сводила его с ума. И при этом он должен был улыбаться перед телевизионными объективами, говоря о высоких традициях американских профсоюзов.
Он не мог видеть людей с востока страны, либералов и профессоров, особенно с иностранными фамилиями. Они подвергали сомнению то, что для него было ясно, и им было ясно то, чего он не мог и не хотел понимать. Они казались ему ржавчиной, кислотой, которая разъедает тот мир, в котором он родился и который хотел сохранить. Это был мир четкий и ясный, великолепный в своем застывшем совершенстве, мир, в котором черное было черным, а белое — белым, без полутонов и оттенков. Это был мир, в котором сила осознавала себя и считала себя мудрой уже потому, что была силой. И при этом, играя предписанную ему роль доброго старины Стью, он пожимал руки всем этим людям и говорил о пользе просвещения.
И потому, подобно преподавательнице воскресной школы, уезжающей раз в неделю в другой город, чтобы тайно напиться там или подцепить проезжего коммивояжера, он вкладывал всю свою неизрасходованную ненависть и неосуществившиеся надежды в любовь к минитменам. Эти люди, тайно накапливающие оружие и тренирующиеся в своих клубах в стрельбе по мишеням, на которых изображены люди, были его детьми, его страстью, его гордостью и любовью. Он понимал их, всех этих отставных полковников, пожилых леди, готовых выкалывать зонтиком глаза во имя господне, солидных бизнесменов и прыщавых, разочаровавшихся в жизни юнцов. Они ненавидели так же, как и он, и эта разделенная ненависть объединяла их. Он гордился ими, а они, как уверял его их руководитель Пью, гордились им. Они видели в нем тайного вождя, авторитетом сенатора дающего им уверенность в своей правоте. Но связь их держалась до поры до времени в глубокой тайне, и, кроме ближайших людей, в которых он был уверен больше, чем в себе, никто ничем не мог доказать связь сенатора Стюарта Трумонда с минитменами.
Вот почему вопрос корреспондента «Клариона» на пресс-конференции заставил сенатора всполошиться.
— Но вы понимаете, Ронни, — сказал сенатор, — этот щенок сначала задал мне вопрос вообще об отношении к экстремистам. Но потом он прямо спросил меня о минитменах. Причем на пресс-конференции и слова об этом не говорилось. Тогда я решил немедля переговорить с вами.
— Я вам должен сказать больше, Стью, — ответил владелец «Клариона». — Когда я вызвал его, он сказал, что уверен в вашей связи с минитменами и сможет доказать ее.
— Он так сказал? — Сенатор подался вперед в кресле, не спуская глаз с Барби.
— Да, он так и сказал. Конечно, я тут же уволил его, хотя за день до этого он принес потрясающую информацию о готовившемся ограблении ювелирного магазина.
— Чарлза Манера?
— Да.
— А откуда он достал ее?
— Не знаю, Стью. Об этом он ничего не сказал.
— И вы думаете, Ронни, что он сможет что-нибудь раскопать насчет меня?
— Не знаю, но он казался очень самоуверенным.
— Может быть, вы напрасно вытурили его?..
— С ним что-то случилось. Сначала он потребовал — понимаете, потребовал! — чтобы мы напечатали в «Кларионе» о готовившемся налете на магазин. Эдакий остолоп! Разумеется, я отказался. Потом он приходит и настаивает, чтобы мы разоблачили связь сенатора Трумонда с минитменами.
— В нем случайно нет негритянской крови?
— Нет как будто.
— Он не еврей? Не красный?
— Да нет, англосакс. Дэвид Росс. Все считали его обыкновенным парнем.
— Сволочь! Что же делать, Ронни? Нельзя же сидеть и ждать, пока он напакостит нам. Мой соперник Пратт, эта розовая свинья, уж как-нибудь поможет ему опубликовать его статью. Знаете что, пригласите-ка его сюда. Попробуем прощупать его. Может быть, все это пустой блеф.
— Не знаю, не думаю, что это блеф, — уж слишком он уверенно говорил. Сейчас попробуем.
Редактор «Клариона» нажал на кнопку интеркома и попросил мисс Новак во что бы то ни стало разыскать Росса. Через несколько минут ее голос проворковал из динамика:
— К сожалению, я не смогла его найти, мистер Барби. Его квартирная хозяйка утверждает, что он не ночевал дома и что вчера она видела, как он выходил с чемоданчиком в руках.
Оба приятеля переглянулись. Сенатор длинно и изысканно выругался.
— Он смотал удочки из города. Но мы все равно должны найти его и постараться заткнуть ему глотку. О, у меня идея! У нас тут есть один парень, член нашей организации. У него частное сыскное бюро. Я уверен, что на него можно положиться…
— Мисс Присилла Колберт?
— Да, — ответила Присилла. — Что вам нужно? — Она плотнее запахнула домашний халат и посмотрела на долговязого мужчину с прилизанными волосами на маленькой птичьей головке.
— Простите, что я вас беспокою, мисс Колберт. Меня зовут Юджин Донахью. Частное сыскное агентство «Донахью и Флисс». Вот моя карточка.
— Что вы хотите? — Она не пригласила его войти и стояла в узеньком коридоре, загораживая собой проход.
— Я бы хотел узнать у вас, где сейчас можно найти Дэвида Росса.
— А… А для чего он вам, позвольте узнать?