— А вамъ?
— О! мнѣ… Въ этихъ вещахъ лучше ограничиться общностью. Я лучше не стану описывать себя, а то пожалуй ложно опишу.
— Вы никого не любите, Вайолетъ?
— Это мое дѣло, милордъ.
— Ей-Богу! это также и мое. Скажите мнѣ, что вы любите, и я тотчасъ васъ оставлю. Я не стану спрашивать о его имени и не стану болѣе безпокоить васъ. Если вы не любите никого и если вамъ возможно меня простить…
— Простить! когда же я на васъ сердилась?
— Отвѣчайте на мой вопросъ, Вайолетъ.
— Я не стану отвѣчать на этотъ вашъ вопросъ.
— На какой же вопросъ отвѣтите вы?
— На всякій, который касается васъ и меня, а не другихъ.
— Вы сказали мнѣ когда-то, что любите меня.
— Я сейчасъ сказала вамъ, что васъ любила — давно.
— А теперь?
— Это другой вопросъ.
— Вайолетъ, любите вы меня теперь?
— Вотъ ужъ это прямой вопросъ! сказала она.
— И вы отвѣтите на него?
— Я полагаю, что я должна отвѣтить.
— Ну-съ?
— Ахъ, Освальдъ, какъ вы глупы! Люблю ли я васъ? Разумѣется, я васъ люблю. Еслибъ вы умѣли понять, то вы увѣрились бы, что я не любила никого другого; — что послѣ всего случившагося между нами я никогда не буду любить никого другого. Я люблю васъ. Вотъ вамъ! Бросите ли вы меня, какъ вы сдѣлали намедни — съ большимъ пренебреженіемъ, замѣтьте — иди придете по мнѣ съ милыми, прекрасными обѣщаніями, какъ теперь — я все-таки буду васъ любить. Я не могу быть вашей женой, если вы не хотите на мнѣ жениться; судите сами, какъ же я могу? Когда вы убѣжали въ сердцахъ, потому что я сказала что-то такое взятое изъ нравоучительной книжки, не могла же я бѣжать за вами; это было бы не хорошо. Но если вы сомнѣваетесь въ моей любви къ вамъ, то я скажу вамъ, что вы дуракъ.
Говоря послѣднія слова, она надула губки, а когда онъ заглянулъ ей въ лицо, онъ увидалъ, что глаза ея наполнены слезами. Онъ стоялъ теперь обнявъ ее рукою, такъ что ему не легко было разсмотрѣть ея лицо.
— Я дуракъ? сказалъ онъ.
— Да, но я все-таки люблю васъ.
— Никогда больше не буду сомнѣваться въ этомъ.
— Не сомнѣвайтесь. Я же не скажу ни слова, вздумаете вы быть угольщикомъ или пѣтъ. Поступайте какъ хотите. Я имѣла намѣреніе поступить очень благоразумно, право имѣла.
— Вы самая великодушнѣйшая дѣвушка когда-либо существовавшая на свѣтѣ.
— Я вовсе не желаю быть великодушной и никогда болѣе не буду благоразумной. Только не хмурьтесь на меня и не глядите свирѣпо.
Она протянула руку, чтобы разгладить его лобъ.
— Я еще немножко васъ боюсь. Вотъ такъ. Вотъ это хорошо. Теперь пустите меня, чтобы я могла сказать тетушкѣ. Послѣдніе два мѣсяца она такъ сожалѣла о бѣдномъ лордѣ Чилътернѣ.
— Это она притворялась! сказалъ онъ.
— Но теперь, когда мы помирились, опа опять придетъ въ ужасъ отъ вашей нечестивости. Послѣднее время вы были голубокъ, теперь вы опять сдѣлаетесь людоѣдомъ. Но, Освальдъ, вы не должны быть людоѣдомъ для меня.
Какъ только она могла отдѣлаться отъ своего любовника, она разсказала обо всемъ лэди Бальдокъ.
— Ты опять за него выходишь? сказала ей тетка, поднимая кверху руки.
— Да — я опять за него выхожу, отвѣчала Вайолетъ.
— Такъ пусть же отвѣтственность падетъ на тебя, — я умываю руки.
Въ этотъ вечеръ, разсуждая объ этомъ съ своею дочерью, лэди Бальдокъ говорила о бракѣ Вайолетъ и лорда Чильтерна какъ о такомъ обстоятельствѣ, о которомъ она сожалѣла болѣе всего.
Глава LXXIV. Начало конца
Насталъ день преній, а Финіасъ, Финнъ еще сидѣлъ въ своей комнатѣ въ колоніальномъ департаментѣ. Отставка его была подана и принята и онъ просто ждалъ прихода своего преемника. Около полудня преемникъ его пришелъ и онъ имѣлъ удовольствіе передать свое кресло Бонтину. Вообще подразумѣвается, что люди, оставляющіе свои мѣста, передаютъ или печати или портфели. Финіасъ не имѣлъ ни печати, ни портфеля, но въ той комнатѣ, которую онъ занималъ, стояло особенно удобное кресло, и его-то съ большимъ сожалѣніемъ онъ передалъ для употребленія и удобства мистера Бонтина. Въ глазахъ его врага былъ взглядъ торжества, а въ голосѣ радость, которые были очень горьки для Финіаса.
— Итакъ вы дѣйствительно выходите, сказалъ Бонтинъ: — навѣрно все это какъ слѣдуетъ. Я самъ это не совсѣмъ понимаю, но я не сомнѣваюсь, что вы правы.
— Это не легко понять, неправдали? сказалъ Финіасъ, стараясь засмѣяться.
Но Бонтинъ не почувствовалъ сатиры и бѣдный Финіасъ нашелъ, что будетъ безполезно пытаться наказать человѣка, котораго онъ ненавидѣлъ. Онъ оставилъ его такъ скоро, какъ только могъ, и пошелъ сказать нѣсколько прощальныхъ словъ своему начальнику.