Финіасъ принужденъ былъ объяснить, что до-сихъ-поръ онъ не былъ знакомъ съ этой великой и политической тайной.
— О! да, совсѣмъ. Мы отдѣлались отъ старика, какъ я обыкновенно называлъ его. Онъ шелъ не по нашему, мы выгнали его. Онъ теперь редакторомъ «Западно-Англійскаго Журнала» и пребываетъ въ Бристолѣ.
— Я надѣюсь, что онъ будетъ имѣтъ успѣхъ, мистеръ Слайдъ.
— Онъ заработаетъ свое жалованье. Это такой человѣкъ, который всегда заработаетъ жалованье, но больше ужъ ничего. А я, мистеръ Финнъ, пришелъ извиниться передъ вами въ нашихъ маленькихъ строгостяхъ.
— Пожалуйста не дѣлайте ничего подобнаго.
— Право извиняюсь. Долгъ остается долгомъ. Нѣкоторыя печатныя вещи должны быть грубы, а то въ нихъ не будетъ остроты. Разумѣется, я ихъ писалъ. Вы навѣрно узнаете мою руку.
— Я только помню, что въ меня бросали грязью.
— Именно. Но вѣдь грязь не можетъ переломать костей. Когда вы пошли противъ насъ, я долженъ былъ васъ отдѣлать и отдѣлалъ — вотъ и все. Теперь вы воротитесь къ намъ и потому я пришелъ предложить вамъ миръ.
— Но я не воротился къ вамъ.
— Да, воротились, мистеръ Финнъ, и привели Монва съ вами.
Теперь разговоръ становился непріятенъ и Финіасъ началъ примѣчать, что скоро настанетъ его очередь сказать какую-нибудь грубость.
— Я скажу вамъ, въ чемъ состоитъ мое предложеніе. Если вы будете писать намъ двѣ передовыя статьи каждую недѣлю во всю сессію, вы будете получать чекъ на шестнадцать фунтовъ въ послѣднее число каждаго мѣсяца. Если эти деньги будутъ не честнѣе тѣхъ, которыя вы получали въ Доунингской улицѣ, меня зовутъ не Квинтусъ Слайдъ.
— Мистеръ Слайдъ! сказалъ Финіасъ и остановился.
— Если мы займемся дѣломъ, называйте меня просто Слайдъ, а не мистеръ. Такъ будетъ гораздо легче.
— Мы не станемъ заниматься дѣломъ и я не желаю ничего сдѣлать легче. Мнѣ кажется, вы говорили обо мнѣ въ вашей газетѣ весьма грубыя вещи.
— Что же такое? Если вы обращаете вниманіе на это…
— Я не обращаю ни малѣйшаго вниманія. Вы можете сколько угодно продолжать ихъ. Я и не сомнѣваюсь, что продолжать вы будете. Но вы не можете приходить ко мнѣ послѣ того.
— Ужъ не хотите ли вы выгнать меня?
— Именно. Вы напечатали кучу лжи.
— Лжи, мистеръ Финнъ? Вы сказали: лжи, сэръ?
— Я сказалъ: лжи — лжи — лжи!
II Финіасъ подошелъ къ Слайду, какъ будто хотѣлъ немедленно выбросить его въ окно.
— Вы можете писать омять сколько вамъ угодно лжи. Это ваше ремесло и вы должны заниматься этимъ или умереть съ голода. Но не приходите ко мнѣ болѣе.
Финіасъ отворилъ дверь и стоялъ держась за нея рукой.
— Очень хорошо, сэръ. Я буду знать, какъ это наказать.
— Именно. Но не угодно ли вамъ пойти заняться наказаніемъ въ конторѣ «Знамени», если только вы не хотите попробовать здѣсь. Вамъ хочется надавать мнѣ пинковъ и наплевать на меня, но вы предпочитаете сдѣлать это печатно.
— Да, сэръ, отвѣчалъ Квинтусъ Слайдъ: — я предпочитаю сдѣлать это печатно. Хотя я долженъ признаться, что искушеніе примѣнить ручную силу къ негодяю велико, очень велико, дѣйствительно очень велико.
Но онъ устоялъ отъ этого искушенія и сошелъ внизъ, составляя свою статью дорогою.
Въ два часа Финіасъ былъ у Монка, а, въ четыре на своемъ мѣстѣ въ парламентѣ. Сидя на своемъ мѣстѣ, сознавая трудъ предстоявшій ему, слушая формальное чтеніе разныхъ просьбъ, занявшее болѣе получаса, Финіасъ вспоминалъ свои чувства въ тотъ вечеръ, когда онъ въ первый разъ всталъ, чтобы заговорить въ парламентѣ. Предстоявшее ему тогда испытаніе было такъ ужасно, что на минуту почти лишило его зрѣнія и слуха. Онъ не въ состояніи былъ примѣчать, что происходило вокругъ него, и напрасно старался вспомнить слова, которыя онъ желалъ произнести. Когда настало время произнести ихъ, онъ никакъ не могъ встать на ноги. Онъ улыбнулся, припоминая все это теперь, съ нетерпѣніемъ ожидая той минуты, когда онъ можетъ встать. Онъ теперь зналъ, что его будутъ слушать, и не боялся. Въ эти минуты онъ вовсе не думалъ о тѣхъ словахъ, которыя онъ будетъ, произносить. Онъ приготовилъ суть дѣла, но словъ не приготовлялъ. Онъ зналь, что слова не затруднятъ его, что онъ научился быстро передавать свои мысли языкомъ, стоя среди толпы слушателей, окружавшихъ его — какъ дѣлаетъ опытный писатель, сидя на своемъ креслѣ. Теперь сердце его не билось, глаза не тускнѣли, земля не угрохала рушиться подъ его ногами. Только бы ему поскорѣе встать. Но послѣдняя преобладающая въ немъ мысль была — къ чему все это, когда онъ не будетъ имѣть случая опять говорить тутъ?
Но эта причина не сдѣлаетъ теперь слабѣе его усилія. Его будутъ слушать, по-крайней-мѣрѣ одинъ разъ, не какъ подчиненнаго министерства, но какъ члена оппозиціи. Монкъ натолковалъ ему, что это единственный способъ для человѣка, обладающаго силой краснорѣчія, наслаждаться безъ примѣси этимъ удовольствіемъ. Онъ попробуетъ хоть разъ. Онъ отказался отъ своего мѣста, чтобъ имѣть возможность высказать свои мысли, и зналъ, что многіе намѣревались слушать его, когда онъ будетъ говорить. Онъ примѣтилъ, что въ галереяхъ было много постороннихъ, что пэры стояли въ коридорахъ, а надъ головами стенографовъ виднѣлись ленты дамъ. Да, у него будутъ слушатели.