Выбрать главу

— Познакомившись с Мерриллом Каваной, я сразу понял, что с ним нелегко иметь дело.

— Ну, знаете, может быть, для вас было бы все-таки лучше иметь дело непосредственно с Каваной, чем предстать перед судьей, который бывает у него на обедах.

Дом Каваны был расположен у подножия Верблюжьей горы, в пригородном районе Финикса, на широкой плоской равнине. Одноэтажное здание в стиле «ранчо», более обширное, чем соседние дома, было выкрашено темно-зеленой краской. Оно словно маскировалось среди деревьев, и вокруг него не было лужаек. Крыша дома была усыпана сосновыми иголками, на крыльце стояли старые деревянные кресла.

Мне открыл дверь худой пожилой человек в старой выцветшей ковбойке и коротком темном фартуке, как у мясника. Во рту торчала зубочистка. Я прошел за ним по темному длинному коридору в просторную и прохладную комнату, с полом из полированных дубовых досок. Пахло кедром и прогоревшими в камине поленьями.

На стенах были развешены охотничьи трофеи. Возле каждого прикреплена маленькая медная табличка с указанием — где и когда был убит зверь.

— Как чувствует себя моя дочь? — спросил Кавана. Он сидел в седле тренажера, имитирующего лошадь. Такие тренажеры стоят в барах Далласа: на верху аппарата — кожаное седло, а внизу — мощный вибратор, создающий такие колебания, которые могут вытрясти потроха из любого ковбоя.

— Она говорила, что вы навещали ее.

— Я приходил, но она не стала со мной разговаривать. Я подумал, что она сказала вам что-нибудь такое, чего не пожелала сообщить мне. — Кавана держал в руке бутылку пива «Модело Негро». То, что он пил в одиночестве после полудня, было вредно для здоровья, хотя для своих семидесяти он выглядел совсем неплохо: немного толстоват в своей фланелевой рубашке и узких джинсах, но из-под засученных рукавов виднелись бицепсы циркового борца.

— Вы скачете на этом аппарате? — спросил я.

— У нас немало крепких пьянчуг вылетает из седла, а я обычно удерживаюсь дольше других. Поэтому меня даже прозвали «вольтижером». — Он отхлебнул пива. — Эта проклятая штука сломалась, и я не могу найти умельца, который бы ее починил. Беда со всеми этими чертовыми игрушками — аэропланами, насосами для плавательных бассейнов и вертолетами, — они постоянно ломаются. — Он сделал еще один глоток, что-то вспоминая. — Вот и эта штука накрылась, а единственный человек, который может ее починить — мы называем его мастером на все руки, — это мастер по обслуживанию. Но он отправился на Багамы на своей чертовой яхте, стоимостью в три четверти миллиона долларов, чтобы найти специалиста, который бы переделал его посудину для перевозки наркотиков. Он хочет зарабатывать на этом деньги. В наше время все стараются заработать на стороне, чтобы оплатить свои счета. Вы должны запомнить главное правило жизни, Эверс, «все на свете рано или поздно ломается». Вот, например, ты ужасно любишь свою дочь, даешь ей все, в чем она нуждается и что может принести ей счастье, исполняешь все ее желания, и все напрасно, потому что она вдруг «ломается». А кто починит ее? Кстати, Эверс, что вы там, черт побери, тогда делали? Занимались любовью? — Маленькие выцветшие голубые глазки на его черепашьей физиономии выглядывали из-под старых сморщенных век.

— Она сказала, что не хочет меня видеть. Она никого не хочет видеть. И вас в том числе.

— Может быть, она и не хотела, но все равно мы увиделись. Но я полностью согласен с ней, — сказал он, слезая с седла и указывая на меня бутылкой, — что видеть вас ей совсем ни к чему. — Он прошел к старому потертому креслу, обитому синей кожей, и удобно расположился в нем, напоминая этакого сельского джентльмена в своем логове. Потом, глядя в окошко, сказал смягчившимся тоном: — Садитесь, садитесь, будьте как дома. Вы, может быть, не поверите мне, Эверс, но я кое-что о вас знаю, и вы мне нравитесь. Мне нравятся честолюбивые люди, ваша беда в том, что ваше честолюбие не приносит вам никакой пользы, не так ли? Вы ничего нигде не выигрываете. Вы так раздолбали «рэнджровер» Робертса, что он превратился в груду металлолома, чем ужасно обозлили Бобби. Из-за вас моя дочь обожгла лицо. И что же теперь вы хотите от меня, сынок?