Салли вдруг оглянулась на дверь.
— Ш-ш-ш! — прошептала она.
В коридоре послышалось шарканье резиновых подошв, и в двери показалась фигура здоровенного двухметрового санитара с широченными плечами.
— У вас все в порядке, мисс Кавана? — спросил он.
Салли села и расправила одеяло, почти закрыв меня — виднелась только моя голова.
— Да, все нормально. Спокойной вам ночи.
Санитар вошел в палату, осветив нас фонариком.
— Я слышал голоса, — сказал он.
— Здесь у меня доктор Эверс.
— Добрый вечер, — сказал я, улыбаясь и стараясь говорить спокойным уверенным голосом. Мой английский акцент не смог бы обмануть англичанина, но в Аризоне это могло и сойти.
Он стоял раздумывая.
— Этой ночью на этаже не должно быть никого из врачей.
— Доктор Эверс — мой личный лечащий врач, — сказала Салли. — Какой же смысл в индивидуальной палате, если я не могу общаться с собственным врачом?
— Прошу прощения, но согласно правилам больницы…
— Поймите, — сказала Салли, — я в полном порядке. После обеда меня должны выписать. Я хочу, чтобы доктор Эверс находился здесь — он мне нужен.
Я встал и обошел кровать.
— Послушайте, санитар, вы должны понять, что я лично заинтересован в этой пациентке, и очень важно, чтобы нас не беспокоили.
— Боже мой, — произнес санитар, осветив меня фонариком.
— Как видите, доктор Эверс имеет достаточную квалификацию, — сказала Салли, посмотрев на меня. — Что вы думаете о двухстах долларах?
— Я не могу их принять. Я рискую потерять работу здесь, — сказал санитар.
— Пятьсот долларов, — сказала Салли.
Он посмотрел на доску с ее данными.
— Ну что ж, температура у вас нормальная и давление в норме. Но так как вы ударились головой, не советую вам слишком увлекаться, а то в мозгу может лопнуть какой-нибудь сосудик, и вы станете инвалидом. Дадите наличными?
— Наличными, — сказала Салли. — Доктор Эверс зайдет к вам, когда будет уходить.
— Поменьше шумите, — сказал санитар, закрывая за собой дверь.
Некоторое время было темно, а затем Салли включила ночник возле своей кровати. Она захохотала.
— Черт побери, Форрест, ей-богу, ты самый большой дурак, какого я когда-либо видела. Ты только посмотри на себя, — смеялась она. — У тебя такой большой член и такие маленькие детские яйца. Как будто тебя перекормили.
— У меня утром будет много пациентов, мисс Кавана, — сказал я серьезно с ужасным английским акцентом.
— Иди сюда. — Все еще смеясь, она приподняла одеяло, приглашая меня к себе. — Я не уверена, что мне сейчас полезно баловаться, но я не прочь пообниматься. Но, пожалуйста, поосторожнее, — сказала она, когда я лег в узкую постель. — Я чувствую себя такой хрупкой, словно сделана из фарфора.
Я осторожно обнял и привлек ее к себе. Мы лежали бок о бок, и я видел вблизи темно-синие глаза Салли, устремленные в окно.
— Я сожалею, что была утром так груба с тобой, голова садовая, — сказала она. — Но я была очень напугана. Впрочем, и сейчас боюсь.
— Где больше всего болит? — спросил я.
— Здесь, — она взяла мою руку и прижала ее к виску, где была повязка, — и здесь, и здесь, и здесь. — Она провела моей рукой по груди и своему животу. — Я вся измочалена.
— Исцеляющая рука доктора Эверса, — сказал я, поглаживая ее тело.
— Я ощущаю ее целительную силу — мне приятно и тепло от нее. Ты знаешь, я ведь буду уродливой, как смертный грех.
— Ты будешь страшной только когда умрешь и тебя похоронят, — сказал я. — А до тех пор будешь всегда красива и обворожительна.
Она закрыла глаза и лежала спокойно, отдыхая.
— В какой-то момент я подумала, что умираю. Мне казалось, что случилось нечто страшное — вроде кровоизлияния в мозг, как говорил санитар. У меня была страшная головная боль. А мне не давали даже аспирина. Я знаю, ты пытаешься сейчас меня подбодрить, но у меня до сих пор еще плохо работает правый глаз. Когда я закрываю левый — окружающий мир как будто затягивается пеленой. Ну а ты как? Что у тебя за нелепые повязки на ногах?