— Кто организовал все это? — спросил он. — Меррилл?
— Меррилл вложил для начала пять миллионов. А я возглавляю дело.
Бобби опять бросил за перила кубики льда — они описали дугу на фоне голубого неба, сверкая на солнце, как алмазы, и упали, разлетаясь осколками на асфальте, где от прежних кубиков не осталось и следа.
Он повернулся ко мне и передернул плечами.
Я бросил ему ключи от машины.
— Подумай над этим, — сказал я. — Через две недели у меня встреча с «Фалькон моторе» в Детройте. Я хотел бы получить ответ утром.
— Думаю, мы могли бы выпить еще, — сказал Бобби, улыбнувшись своей обычной приятной улыбкой хорошего друга.
Потом мы сидели у него в гостиной. Вдали засветились огни Скоттсдэйла и Финикса; небо из синего превратилось в пурпурное. Бобби, держа в руке бокал с новой порцией джина с тоником, наклонился вперед, силясь перебороть желание откинуться на черную спинку кресла, на котором сидел возле пустого камина.
— Мне нравится рекламная деятельность, — бормотал он. — У меня дело идет. У меня есть связи.
Дом Салли был расположен на юго-западном склоне Верблюжьей горы. Он выходил задней стеной к дому Бобби, стоящему по другую сторону горы. Ниже по склону, по границам площадки для гольфа при отеле «Аризона Билтмор», миллионеры из тех, что помельче, понастроили себе большие белые дома, пытаясь, видимо, придать им внушительный вид. Их вдохновляли образцы архитектуры из голливудских фильмов, виденных в детские годы: большие белые колонны на фронтоне, комнаты настолько просторные, что в них раздается эхо. Это были постройки, задуманные, как монументы тугому кошельку. Со склона горы, освещенные лучами заходящего солнца, они выглядели, как игрушечные домики на детской площадке; казалось, с наступлением темноты сюда должен прийти ребенок и переставить их заново.
Дом Салли был совсем иного плана: меньше по размерам и напоминал кубики из алюминия и стекла, поставленные друг на друга. Он был достаточно просторен для одинокой незамужней женщины. С террасы, выходившей к бассейну, открывался впечатляющий вид на лежащий внизу город. Рядом, журча, стекал со скалы ручей, а над голубой водой бассейна нависала гибкая плексигласовая доска на вышке для прыжков в воду.
Салли провела меня через кухню, где на крючках над плитой из нержавеющей стали висели блестящие кастрюли, и столовую, где стоял сосновый стол и несколько стульев, прямо в спальню. Она сбросила с себя голубой халатик из шуршащего шелка, оставив его валяться на ковре, и голышом бросилась на кровать, откинув одеяло. Через дверь ванной комнаты сюда проникал свет, освещая ковер и пуховое одеяло. Обои в спальне были серого и бледно-голубого оттенков. В конце комнаты была стена — фонарь из выгнутого стекла, с видом на южную часть города, мерцающую огнями в безмолвии пустоши и гор, словно прообраз города будущего. А на фоне всего этого словно парила кровать Салли.
— Иди сюда, — сказала она, раскидываясь на кровати.
Странная мы были пара. Когда я сказал, что виделся с Бобби, она стала кричать на меня: «Ты, дерьмо, ублюдок!» — и лягалась, норовя пнуть меня под ребра, при этЪм повторяя, что я должен держаться подальше от этого мерзавца; но потом все расспрашивала меня, как он выглядит, что сказал и не слишком ли много пил. А когда я высказал предположение, что Бобби и Меррилл имеют какое-то отношение к убийству Барнса, так как последний, по-видимому, что-то разузнал об их общих делах, она заявила, что это — вопиющая глупость, нахальство и невежество. Она бы не удивилась, если бы узнала, что в темных делишках замешан Бобби. Но ее папочка, она это знает, не такой человек, чтобы впутываться в подобные грязные махинации. «Если ты разузнаешь что-нибудь о моем отце, скажи мне все, потому что знаю наперед, что все это будет неправда», — заявила она.
Потом мы утихомирились и лежали, то засыпая, то снова просыпаясь, в этом доме на горе, который словно парил над городом и пустыней. Салли свернулась возле меня, прижавшись спиной к моей груди, нежной попкой к животу, я обнимал ее и гладил ее груди. Мы были скорее друзьями, а не любовниками.