Монголия по прежнему в надежных руках, но обстоятельства становятся все более зловещими. Большевики побеждают на всех фронтах. Унгерн собирает офицеров в ставке в Урге и говорит:
— Господа, плохие новости. Атаман Семенов оставил Читу. Советский генерал Блюхер — красная тевтонская свинья — только что занял город; его штаб-квартира — в Верхнеудинске, рядом с озером Байкал. Вся Сибирь стала большевистской.
— А Крым?
— Крыма больше нет. Остатки врангелевской армии сбежали на кораблях наших западныых псевдосоюзников.
Ситуация была проста и смертоносна, как острие меча. В одной простой фразе Барон подвел итоги:
— Господа, осталась лишь одна боеспособная белая армия: Первая Азиатская Конная Дивизия.
— Ну вот, мы последние…
— Это катастрофа.
— Нет, Борис Иванович, это не катастрофа — это честь.
Для Унгерна Честь — это Верность. "Когда все предадут, мы верность сохраним, Но не забудем мы, и не простим," — Сказала по другому, но весьма схожему поводу проникновенная современная поэтесса Савитри Деви Мухерджи.
Тучи сгущаются. В книге Жана Мабира о бароне Унгерне есть описание последней встречи Унгерна с Кутукту перед тем, как Хан Войны навсегда оставил Ургу, чтобы двинуться на Север, в Сибирь и дать там большевикам свой последний бой.
"Кутукту, Живой Будда занял свое место… Его лицо в черных очках было по-прежнему непроницаемо, но страшная усталость чувствовалась во всем его облике; старик с трудом сдерживал нервную дрожь.
Огромный трон с высокой позолоченой спинкой, заваленный желтыми шелковыми подушками. Унгерн поклонился. Огляделся по сторонам.
Барон не собирался произносить длинных речей и ограничился лишь сообщением о принятом решении:
— Через несколько дней я ухожу из Монголии. Я иду в Забайкалье, сражаться с нашим общим врагом — с красными. Ваша страна отныне свободна, и ее сыновья, рассеяные по всему свету, должны вернуться на Родину. Скоро Империя Чингиз-хана возродится. Вы должны сохранить завоеванную свободу.
Но в его душе бушевала буря: без поддержки Унгерна он был ничто — просто слепой старик, немощно желающий выгнать из страны молодых революционеров — Сухэ-Батора и Чойболсана. Кутукту попросил Барона пройти с ним в рабочий кабинет для разговора с глазу-на-глаз.
Божественный Кутукту подошел к сейфу, странно выделявшемуся на фоне восточного убранства комнаты. Долго возился с замком. Наконец тяжелая дверь медленно открылась… Кутукту достал с металлической полки резной ларец слоновой кости. Внутри-рубиновый перстень с солнечным знаком, Hackenkreuz, символом древних арийских завоевателей.
— Чингиз-хан никогда не снимал этого кольца с правой руки.
Роман Федорович фон Унгерн-Штернберг ошеломленно смотрел на драгоценность. Он, как во сне, протянул Кутукту руку. Старца била дрожь, ему с трудом удалось надеть на палец Барона перстень великого завоевателя. Живой Будда благословил Унгерна: возложив руки ему на голову, он произнес:
— Вы не умрете: вы вновь воплотитесь в наиболее совершенной форме бытия. Запомните это, живой бог войны, хан обязанной вам Монголии.
Унгерну казалось, что перстень жег ему руку.
Принц Монголии и верный наместник Кутукту уходил из дворца Ногон Орга. Ламы расступались перед ним, и, решительно звякая шпорами, Унгерн быстро шел по коридорам. ни разу не обернувшись, он вышел за пределы дворца и бессильно рухнул на заднее сиденье машины.
— В штаб, — бросил он Макееву.
Барон чувствовал, как круг замыкается."
Отряд Унгерна снова входит на русскую землю. Теперь это уже не война, но партизанские действия. Тем не менее Унгерн весьма серьезно беспокоит красных. Он появляется то здесь, то там, неожиданно, молниеносно, внезапно, оставляя после себя разрушение, гибель и смерть. Для него — Бога Войны — это естественно. На борьбу с ним брошены лучшие части Красной Армии в Сибири, за всю операцию лично отвечает Блюхер.
Но это уже агония. В материальном мире все подходит к роковой черте. Но все больше при этом Унгерн погружается в иную реальность, видит картины триумфа и победы. осуществления заветной мечты. Незаметно его существо переходит на иной, субтильный план, который начинает мешаться с обычной действительностью. Его подчиненные все яснее начинают понимать, что их коммандир безумен.
"Унгерн поднялся, принес карты, развернул их. Положив одну на траву, бамбуковой тростью начертил воображаемый маршрут, И сказал обращаясь к своему верному помощнику генералу Резухину:
— Побольше фантазии, Борис Иванович. Мы поднимаемся вверх по Селенге. Тем хуже для Урги. Надо выбирать. В западной Монголии скрываются остатки белых армий. Они начнут стекаться к нам. Не все же атаманы и казаки умерли. И мы вместе идем дальше на Запад. Сейчас мы на Алтае. Горы, пещеры, ущелья, пастухи, которые все еще верят в воплотившегося бога войны. Мы без труда сможем перейти границу западного Туркестана.
— В Син-Цзяне тебя тут же арестуют китайцы.
— Мы быстро с ними расправимся и пойдем дальше. На юг. Надо пройти через весь Китай. Тебя пугает такая перспектива, Борис Иванович? Но страна разваливается, революция там в самом разгаре. Единственное, с кем мы можем столкнуться — это трусливые мародеры и дезертиры. Всего какая-то тысяча километров, и мы — в неприступной крепости. И можно начать все с начала. Абсолютно все.
— Тибет?
— Да. Крыша мира. В Лхассе — Далай Лама, высший жрец буддизма. По сравнению с ним Кутукту занимает третью ступень иерархии. Я с самого начала допустил ошибку: центр Азии не совсем в Монголии. Это только самый внешний круг — Щит. Нам надо идти в Тибет..
Он иступленно колотил бамбуковой тростью по карте там, где была горная цепь Гималаев.
— Там, на вершнах, мы найдем людей, которые еще не забыли своих арийских предков. Там, на головокружительной границе Индии и Китая, возродится моя империя. Мы будем говорить на санскрите и жить по принципам Риг-Веды. Мы обретем забытый Европой закон. И вновь засияет свет Севера. Вечный закон, растворившийся в водах Ганга и Средиземноморья, восторжествует.
Барон поднялся. Глаза его сверкали. Голос срывался на хрип. Ввалившиеся от усталости щеки покрывала светлая щетина. Он откинул волосы со лба, обнажив огромных размеров лоб. Одинокой и хрупкий командир поглощенного тьмой веков народа. Он продолжал:
— Мой Орден будет на вершинах гор. Между Непалом и Тибетом я открою школу, где буду учить силе, которая нужна еще больше, чем мудрость.
С лихорадочно-блестящими глазами он прокричал:
— Все готово! Меня ждут в Лхассе! Я открою секрет рун, пришедших с Севера и спрятанных в тайниках храмов. Мой Орден монахов-воинов превратится в еще невиданную доселе армию. И Азия, Европа и Америка затрепещут…
— Нет, — сказал Резушин, — нет.
Впервые маленький генерал посмел восстать против Унгерна. Но на этот раз это было выше его сил. Он больше не мог безоговорочно подчиняться. И забыл о дисциплине и дружбе. Его руки дрожали, а глаза наполнились слезами. Он снова повторил:
— Нет, Роман Федорович, нет.
Барон вздрогнул и посмотрел на него. Казалось, что это «нет» внезапно разрушило его мечту: так неожиданно сорвавшаяся лавина сметает приютившийся над обрывом буддистский храм, и он летит в пропасть с мельницами для молитв и бонзами в шафрановых одеяниях.
— Мне не дано понять твоих планов, — объяснил Резушин. — Я знаю только одну армию — царскую. И одну религию — христианство. Но дело не в этом. А в том, что мы никогда не дойдем до Лхассы. Посмотри на карту. Нам не преодолеть китайского Туркестана. А Маньчжурия от нас в двух шагах. Достаточно только захотеть и пойти на Восток.
— Никогда! — закричал барон, — только Тибет…
Унгерн почти один. С ним кучка тех, кто не погибли и остались верны. Чья Честь, как и у него, тоже Верность. Унгерн едет по алтайским нагорьям на любимой кобыле Маше и видения охватывают его…
"Вот над монастырем-крепостью развевается золотой стяг с подковой и солнечным знаком Чингиз-Хана. Волны Балтийского моря разбиваются о громаду Тибета. Восхождение, вечное восхождение на Крышу Мира, где царят свет и сила. Восхождение…"