– Я занят.
– Чушь собачья, тебе так же скучно, как мне. У тебя есть одна минута, пока я не начал петь сопрано святочный гимн, а если и это не поможет, то придумаю что-нибудь поизощреннее.
Знаю, что он подкрепит свою угрозу действием, и потому с раздражением отхожу от двери, не обращая внимания на его самодовольную торжествующую ухмылку. Подойдя к вешалке, стоящей посреди комнаты, перебираю одежду и снимаю лучшую рубашку. Я крайне ограничен в средствах из-за того, что предпочел одноместную комнату, и сейчас практически питаюсь воздухом. Новая одежда – роскошь, которую в ближайшем будущем не смогу себе позволить, а когда в последний раз менял ценники на понравившемся свитере, меня чуть не поймали. Париж – город, полный отменных воров, и с самого первого дня я внимательно наблюдал за теми, кто попадался на моем пути. Мое просвещение выходило за рамки обучения в колледже и распространялось на тренировку ловкости рук.
Престон оглядывает комнату, а потом смотрит на меня, и я благодарен, что в его взгляде нет ни капли жалости. Я бы его за это возненавидел.
– Уныло. – Прямота – одно из качеств, которые ценю в нем больше всего, и я согласен с ним.
В моей комнате нет ничего, кроме одноместной кровати, напольной вешалки и небольшого стола со встроенной лампой, который купил на уличном базаре и протащил десять кварталов.
– Непритязательный ты парень. Мне нравится.
Застегнув рубашку, подхожу к кровати и достаю поношенные лакированные туфли, а Престон ставит бутылку на стол, подходит к вешалке и ищет что-то более подходящее. Когда его поиски оказываются провальными, он поворачивается ко мне и смотрит, как я завязываю шнурки.
– Мужик, на улице дубак. Возьми пальто. А еще лучше – у меня в машине есть запасное, возьми мое. – Он снимает пиджак и протягивает мне. Решив не спорить, что чаще всего совершенно бессмысленно, запихиваю руки в рукава. Пальто подогнано идеально.
– Признавайся, Кинг, ты будешь по мне скучать.
– И почему я должен скучать? Ты шумный, надоедливый, заносчивый и вздорный.
– О, друг, так мы похожи.
Улыбнувшись, Престон берет со стола джин, откупоривает бутылку и, сделав глоток, протягивает ее мне. Беру протянутую бутылку, залпом выпиваю холодную жидкость, прежде чем задать пугающий вопрос.
– Куда мы идем?
– В загул.
– Мне не нравится эта идея.
– Пока не нравится. Глотни-ка еще разок.
Сделав еще один глоток, отдаю ему бутылку и сопровождаю на выход.
– У тебя что, замок сломан? – Он внимательно смотрит на то, как я судорожно вожусь с замком. И тогда понимаю, что отсчитываю в третий раз. Охватывает невыносимое желание возобновить все сначала. Однако вытаскиваю ключи и кладу их в карман его пальто. Не удержавшись, провожу пальцами по дорогой подкладке.
– Старая привычка, – пожимаю плечами. – Дома с замком были проблемы.
Престон ничего не говорит на мое оправдание, и мы идем по коридору на выход. Оказавшись на улице, он ведет меня к тонированному лимузину, из которого выскакивает водитель и открывает перед нами дверь.
– Почему ты выбрал джин? – спрашиваю я у Престона, усевшись на кожаное сиденье.
– Эта коричневая жидкость выявляет худшее в людях. – Он садится напротив. – Так говорит мой папа – ну, точнее, говорил.
Престон, как и я, сирота. Его отец был конгрессменом, который скончался от сердечного приступа в довольно молодом возрасте. Вскоре умерла и мать, которую не спасла двойная мастэктомия. Разница между нами в том, что его кормили с платиновой ложечки, и он является распорядителем не только того состояния, что досталось от родителей, но и нескольких предшествующих поколений. Наследства у него в избытке. Ему и дня в жизни не придется работать, что делает его существование бесцельным и, как я понял, безрассудным. Ему девятнадцать, и он воплощение американской мечты. И все же, каким бы он ни был, я не могу его за это ненавидеть. Престон не видит во мне объект благотворительности, но в едва заметных проявлениях доброты и поведанных им историях чувствую его сочувствие, и порой это действует на нервы. Даже если всячески скрывать бедность, она может быть до боли очевидной.