Вечером Герхард всегда ходит на осмотр кораблей, надо же знать, кто твои соседи.
Мне пришло в голову: «Да тут одни земляки», поскольку «Pia» ходила под флагом Каймановых островов и зарегистрирована в Джорджтауне, как и добрая половина судов на набережной.
— Как это — ощущать себя джорджтаунцем?
Бергер, — Я никогда там не был.
— И тебе туда не хочется?
— Нет.
— Почему нет?
— Нет, и все.
— Как ты себе представляешь Джорджтаун?
— Не знаю.
— Тебе, однако, надо иметь какое-то представление о своей родине.
— Можешь ты меня оставить в покое с Джорджтауном?
— Мммм.
Так мы слоняемся теплыми вечерами по набережной и говорим умные вещи. Около трех тысяч приятных людей тоже слоняются по набережной и говорят примерно такое:
— Смотри, он из Джорджтауна.
— Мммм.
— А где, собственно, находится Джорджтаун, папочка?
— Оставь меня в покое.
— Почему?
— Потому что я так говорю.
— Купишь еще мороженого?
Если мы не говорим что-то умное об автоспорте или Джорджтауне, то обсуждаем, возможно, ныряльщиков.
Каждый раз, когда мы возвращаемся с прогулки на яхте, что, кстати, очень захватывающе, капитан по радио вызывает «plongeur», ныряльщика.
Зачем нам ныряльщик?
Потому что (относительно) большие суда стоят так тесно (что и придает набережной такую своеобразную атмосферу рыночной площади), что якорные цепи часто запутываются и даже ослабляют друг друга. Так что нужна «линия земли», непосредственное присоединение к стене набережной, а его может устроить только ныряльщик.
Я хочу видеть ныряльщика за работой, по крайней мере, при входе в воду. Я его никогда не вижу, так что жалуюсь на это собственнику судна.
— Его не видит никто, — говорит Герхард.
— Почему нет?
— Он связан по радио с руководством порта и погружается всегда там, где нужен.
— А если он не нужен?
— Тогда он ждет в бюро.
— Значит, я могу видеть его при всплытии.
— У него бюро под водой.
— У-у-у-у…
Клевое дело — швартовка. В небольшой бухте порта корабль разворачивается кормой и с точностью до сантиметра подается на свободное место. Прогуливающиеся по набережной люди толпятся перед этим местом и наблюдают. А поскольку все такое по-деревенски маленькое, корабль кажется непропорционально большим, командный мостик находится на высоте второго этажа, и перспектива более захватывающа, чем на Queen Mary перед Саутгемптоном. Только рядом слева, на яхте Lade Jersey, никто на нас не косится, они всегда играют в триктрак и пьют розовое вино, а старик там никогда не снимает свой твидовый пиджак, даже в 30-градусную жару.
Постепенно я понимаю, что нравится Герхарду в этом порту. Для того, кто воспринимает корабль как жилище, швартовка на деревенской площади — логическое достоинство. В середине июля толпы народа станут настолько подавляющими, что корабль и все на борту и без того покинут бухту, но до тех пор деревенский шарм вполне ощутим. Рано утром наш чемпион совершает двухчасовую пробежку в виноградниках, ранним вечером идет в тренажерный зал на другой конец деревни. Он называется «Salle de Musculation»,[21] что тоже хорошо, и там, рядом с Герхардом, растягиваются и потягиваются двухметровые атлеты, сплошь телохранители для «богатых и знаменитых». Эта прогулка по деревне неизбежно ведет к Cafe des Arts,[22] маленький эспрессо… и к игрокам в биллиард, которых абсолютно не трогает чужая глазеющая толпа.
Я имею обыкновение уходить из тренажерного зала немного раньше и ждать Герхарда в «Sube». «Sube», и тут мы снова оказываемся на деревенской площади и набережной, наверное, самый очаровательный отель Лазурного берега, во всяком случае, там есть на втором этаже бар с очень маленьким балконом, на который люди, видимо, не решаются выходить. Я прохожу через отель и всегда нахожу столик на балконе свободным.
Если мы говорим о дате примерно седьмого июля, то солнце тогда заходит в 21.10, а именно — точно напротив балкона «Sube», над яхтой «Pia» и другими кораблями, в том числе и над гордым голубым трехмачтовиком «Alejandra» из Панамы. Солнце зависает, как яичница на шпинате насыщенно зеленых гор, расположенных слева от Сент-Максима[23] на другой стороне залива. Потом Герхард приходит из зала и пьет «Эвиан», а я — «Мартини» с влажными оливками.
Наша последняя морская экскурсия привела нас на запад, и при начинавшемся мистрале мы бросили якорь перед домиком господина, которого зовут так же, как его шариковые ручки, которых он уже продал несколько штук. Мне нравятся истории, которые случайно всплывают за ланчем, как, например «…и тогда старик сказал, нам нужно вернуть Францию на карту мира, надо что-то делать!», и хозяйка дома несет картину со стены второго этажа: смотрите, на этом трехмачтовике Франция завоевала «Кубок Америки».
— И как старик назвал трехмачтовик?
— Он назвал его «Bic».
На обратном пути мистраль становился все сильнее, и это было чудесно — возвращаться теперь по свинцовому морю в порт Сент-Тропе. У ныряльщика, а его я опять не видел, было много работы в этот вечер.
Утром ветер дул с силой между 7 и 8 баллами. Перед магазином мороженого Barbarac стоял большой черный пес с длинной шерстью, развернувшись к ветру своим самым маленьким поперечным сечением. Так он стоял с горизонтально расположенной шерстью, как настенная иллюстрация во время урока физики: «Собака в аэродинамической трубе».
Герхард после завтрака вопросительно посмотрел на меня, поскольку Дженнифер заявила, что на борту кончилось вино. Но я уже был занят с Сарой: «Как делает бегемот?»
Настало время отъезда. Я боролся с многокилометровой пробкой по направлению к Ницце. Герхард летел по мало используемому маршруту Ла Молль — Оксфорд, чтобы, укрепленным умными разговорами, стать вторым на этапе в Сильверстоуне. Капитан ожидал, когда успокоится мистраль, чтобы достичь побережья Ибицы.
Глава 8. Португальский тиролец
У нас была маленькая симпатичная квартирка в Кундле, недалеко от Вергла, в паре минут от отцовского предприятия. Мы — это были Рози, наша дочь Кристина и я. В отцовстве я был так же быстр, как разве что в Хоккенхайме.
Когда мне позвонила Рози и сказала «Слушай, я должна тебе кое-что сказать», я был в интернате профессионального училища. Пару ночей я не спал, а потом позвонил моей сестре: она должна была сказать родителям. Однако она как-то подзабыла, и мои родители заподозрили что-то, только когда увидели Рози с довольно большим животом. Должен признаться, что то время было не очень простым, но на этом самое худшее было позади. Я от природы люблю детей, и мы с Рози очень радовались Кристине.
Гран-при Португалии 1987 все намного усложнил.
Это была та дурацкая гонка, которую явно должен был выиграть я. На Ferrari я на восемь секунд опережал Проста на McLaren; оставалось еще десять кругов, мои шины были хотя и потрепаны, но их должно было хватить. Тогда Рон Деннис сказал по радио своему второму пилоту Штефану Йoханссону, который всегда особенно хорошо умел путаться под ногами, что при обгоне на круг тот должен меня задержать, и ему это отлично удалось. Прост приблизился, я ошибся, меня развернуло: победитель Прост, второй Бергер. Вероятно, за всю свою жизнь я никогда больше так не злился по поводу второго места.
В целях побыстрее утешиться мы с двумя приятелями из Тироля отправились на вечеринку в Эшторил. Хозяином был Домингос Пидале, португальский мультиталант и исполнительный директор AMG в Германии. Первое что я увидел, войдя внутрь, была длинноногая девушка сзади. Она укладывала одежду в гардероб таким манером, как это делают фотомодели с вешалками и тому подобным, в общем, я был обеспокоен. Позже она села за наш столик, спереди она выглядела еще сногшибательней, и коллега Альборето немедленно начал приятную беседу — итальянская школа. Подобного позора мои тирольцы не смогли стерпеть: «Ты быстрее Альборето на трассе, зато он впереди с бабами» и тому подобные вещи, которые ты хочешь слышать в тот день, когда лишился первой победы за Ferrari.