Дискуссии велись много месяцев, ведущая роль принадлежала партии Аграрный союз, способ выплаты и размеры финансовой компенсации были, наконец, согласованы, но тут снова началась война, и это дело отошло на второй план.
Жизнь продолжалась, суровая, аскетичная; люди много работали, смирившись с ограничениями, внесенными карточной системой, думали о будущем с той силой, что дает жизнь, независимая жизнь, которой они едва не лишились и за которую каждый цепляется. Однако все это были поверхностные проявления, поскольку под внешней невозмутимостью и хладнокровием этих людей кипела работа ума, бурлили идеи, и силу им придавало горячее национальное чувство.
Германский посол фон Блюхер после заключения мира заметил: ни один финн не признает новую границу. Фактически страна не имеет естественных границ, что возбуждает враждебность к Советам. Идея реванша, в начале слабо звучавшая в разговорах, постепенно набирала силу; она стала привычной, и мир вернулся лишь внешне. Политика, вновь вступившая в свои права после окончания войны, вынашивала новые проблемы.
У советской стороны пропал страх перед линией Маннергейма, за которой пряталась интернациональная армия, готовая вторгнуться в СССР. Объявляя об окончании военных действий, Жданов, возможно вдохновляясь неудачной, но знаменитой фразой, сказанной несколькими годами ранее одним французским министром, уверявшим после ремилитаризации Рейнской области, что Страсбур не останется под германскими пушками, заявил, что никогда не оставит Ленинград под прицелом финских пушек. Такие слова производят впечатление на массы. Хотя угроза Ленинграду была много меньшей, чем та, что нависла над Страсбуром! В обоих случаях прозвучали красивые громкие слова; но в одном случае прозвучали они в речи, оправдывающей предпринятые действия, а в другом – в речи, за которой никаких действий не последовало.
Итак, граница была отодвинута от Ленинграда. Но было нечто большее, и некоторые советские люди мечтали о большой Финляндии, нейтральной или вассальной, простирающейся от Онежского озера и Белого моря до Ботнического залива; Куусинен являлся живым воплощением этой Карело-Финляндии. И это было известно.
Среди финнов идея реванша выражалась в желании вернуть утраченные области и, при случае, расширить свою территорию до Онежского озера – границы, называемой в данных обстоятельствах исторической. Кое-кто был готов немедленно ухватиться за любой предлог, чтобы осуществить это.
Подобные мысли находили выражение в прессе: «Наша страна оделась в траур по Карелии», «Мы верим в будущее: нет, нет, никогда», «Может ли проиграть войну тот, кто ее выиграл?». И общественное мнение единодушно ощущало себя жертвой несправедливости, которая в один прекрасный день будет исправлена.
Утрата естественной границы больно ударила по умам. Другие условия договора, не столь впечатляющие на первый взгляд, были не менее тревожными, в первую очередь экономические, требовавшие прокладки в течение года железной дороги в Лапландии с целью соединить Рованиеми и Кемиярви с Саллой, а оттуда с Куолоярви и Кандалакшей. Иными словами: соединить советскую железную дорогу Москва – Ленинград – Мурманск с финской железнодорожной сетью и, далее, со шведской. Это был бы открытый путь на Скандинавию, к шведской железной руде; а в случае конфликта в данном регионе, где слабо развиты средства сообщения, легкий способ проникнуть на север Финляндии и отрезать Лапландию от южных областей.
Следовательно, несмотря на мир, маршал Маннергейм более, чем когда бы то ни было, думал о защите территории страны. Парадоксально, но Московский договор не содержал статей, ограничивающих численность финских вооруженных сил. Он намеревался этим воспользоваться.
Первая мера: старшие возраста были демобилизованы, а на их место на двухлетний срок призваны молодые новобранцы; это давало и укомплектованную армию, и подготовленных, обстрелянных резервистов.
Во-вторых, армии была придана такая организация, чтобы ее можно было быстро привести в боевую готовность. С этой целью она была разделена на шестнадцать бригад, к которым при мобилизации добавлялась еще одна из резервистов, а бригады сведены в пехотные дивизии. Тринадцать из этих бригад обеспечивали прикрытие новой юго-восточной границы, одна стояла перед Ханко, еще три на севере. Таким образом, в случае войны можно было иметь в распоряжении армию в 400 000 человек.