Странно то, что здесь не было видно пограничников — за исключением того, который сидел–дремал в будке со шлагбаумом, где были составлены лыжи. Вторая похожая будка находилась на шведской стороне, там тоже виднелся шлагбаум с высоко задранным вверх носом. Эти полосатые шлагбаумы словно подавали парням надежду: вот, пожалуйста — олкаа хювя — дорога свободна в обе стороны! Время шло, снег шел тоже — ровный и спорый, казалось даже, что он становится еще гуще, что очищать от него дорогу — напрасная затея — придется чистить столько, сколько он будет идти. Люди были белые, почти нереальные, они сливались с пространством, и их движения, взмахи рук, шуфлевание напоминали немое кино: движение есть, а звука нет, и люди кажутся просто механическими роботами.
Наконец кто–то из тех, кто руководил работой по расчистке снега, как у нас сказали бы — субботником, объявил перерыв на два часа — так перевел Юхан Колотаю. Уставшие люди медленно, будто нехотя, шли к будке, ставили лопаты, некоторые брали свои вещи, становились на лыжи и шли, чтобы где–нибудь перекусить. Взяли свои рюкзаки и Колотай с Юханом, стали на лыжи и не торопясь пошагали вместе с теми, кто переходил на ту сторону границы, и никто тут даже не подумал, что они — нарушители границы, переходят из одного государства в другое. Все произошло обыденно просто, но все же у Колотая сердце аж заходилось–колотилось — недаром у него такая фамилия. Еще рано было прыгать от радости, но начало оказалось удачным — слава богу милостивому, это он им помог, послав такую погодку.
Они, не отрываясь от основной группы, шедшей от проходной на запад, направились за ней, прислушиваясь к разговору. И хотя Колотай ничего не понимал, он уловил уже слышанное слово «хапаранда». Его произнес перед отъездом отец Юхана: это шведский город неподалеку от границы, откуда по железной дороге можно добраться до самого Стокгольма. Вот куда им теперь нужно — в Хапаранду! Колотай приблизился к Юхану, как пароль, сказал «Хапаранда» и показал палкой на того человека, который назвал станцию. Юхан кивнул, показав на свое ухо, что означало — так подумал Колотай, — он тоже слышал.
Вскоре они оказались в небольшом поселке с деревянными домами у самой дороги, направляясь к местному отелю, где они собирались перекусить. Колотая это немало удивило, но потом он подумал, что на пограничном переходе должно быть соответствующее место, чтобы человек мог переночевать или провести некоторое время, пока будут решаться какие–то его дела. Юхан между тем разговорился с тем человеком, который назвал нужный им пункт, о чем–то расспрашивал, упомянул даже Стокгольм. Напрасно он про Стокгольм спросил, напрасно… Плохо то, что они не могут переговариваться при людях, еще там, у Хапайненов, договорились, что он, Колотай, будет выдавать себя за глухонемого, а потом, когда все более–менее выяснится, лучше ему быть дипкурьером, которому нужно в Стокгольм в советское посольство к послу Коллонтай, кстати, он ее родственник, а разница в написании фамилии — чисто техническая, и финская справка, что это русский пленный — недействительная, он не бывший солдат, а дипломат. «Если ты дипкурьер, то где твои бумаги, документы?» — могут спросить у него. «Вот здесь все, — скажет он, показав пальцем на свой лоб. — И все секретное и несекретное — там».
Но это, как говорится, запасной вариант. А вот в этот момент как поведет себя Юхан с этим человеком, не вызовет ли у него подозрение? Не выдаст ли его шведский язык с финским акцентом?
Они старательно оббили на крыльце свежий снег, вошли в отель, чтобы съесть чего–нибудь горячего и, может, даже выпить по кружке пива, потому что потели они во всю силу: и в дороге, и на субботнике по расчистке снега. Как только вошли в фойе, их встретил пожилой метрдотель в фирменной одежде с галуном, расспросил, чего они хотят. Им дали два столика, принесли — даже очень быстро — по кружке темного овсяного пива, потом гороховый суп, сосиски с ячной кашей, салат из грибов, черный хлеб.