Но, к сожалению, они сгорели быстро и одновременно: затихли, обнявшись, дыхание их постепенно становилось спокойнее, сердца уже не вырывались из груди, а возвращались к нормальному, хотя еще и ускоренному темпу. После грозы наступает затишье, когда все входит в свои берега, когда хочется тишины и спокойствия, нежности и спокойной радости, чтобы сохранить в своей памяти величие того момента, который ураганом промчался по их сердцам, их чувствам, их существам.
Но вскоре они поняли, что силы опять возвращаются к ним, что все оживает снова, а потерянный рай еще не потерян навсегда, что он где–то близко, и его нужно ждать, нужно искать и звать. Их губы, их руки делали как бы какую–то невидимую, несложную, но спланированную операцию, вызывая или пробуждая те чувства, которые сгорели недавно в огне желания, но не до конца, что они, как птица феникс из пепла, возвращаются из небытия, разрастаются, оживают, постепенно наполняя тело новой силой и новым желанием. И оно, это желание, все крепнет, все разрастается и охватывает все уголки сознания, все члены организма, и ты уже опять чувствуешь себя на коне и готов к погоне за счастьем, за радостью жизни… Постепенно плотская сила, которая возвращается к ним, снова начинает кружить им головы, застилать глаза, и они уже ничего не видят, они только чувствуют: она — его, он — ее. Все начинается сначала, и как бы издалека, спокойнее, чем первый раз, когда всех чувств было через край, когда они рвались друг к другу, как пересохшие губы к родниковой воде. Сейчас было спокойней. Более рассудительно, без лишней спешки, только все более слажено, созвучно, сливая два тела в одно.
Ее груди пьянили, бунтовали кровь, лили ему в грудную клетку горячую струю, доводили до бешенства. Не те девичьи маленькие грудки, к которым он невинно прикасался в юности, и которые казались ему чем–то святым, неприкасаемым, а эти ее пышные груди призывали согрешить, перейти границу человеческой пристойности и вместе, вдвоем, отдаться безоглядному безумию, безудержной погоне за миражом счастья. А там — будь что будет. Главное — то, что сейчас: вот оно, счастье, бери его, пока оно не исчезло, пока оно рядом! Вот она, эта женщина, которая извивается под ним и чувствует что–то такое, что и он, а может, еще более острое и приятное, чем все сладчайшие вещи в мире. Они оба ведут свою мелодию как бы по отдельности, но чувствуют друг друга все острее и острее, они начинают сливаться в одно целое, когда уже нельзя остаться и быть одному, когда нужен партнер, без которого то большое и мощное потрясение, ожидающее тебя впереди, может поблекнуть и превратиться в ничто. Я беру наслаждение и счастье не только себе, я даю наслаждение и счастье ей, и потому мое счастье еще больше и слаще, чем оно было бы только мое; то же самое чувствует и она, потому что отдает себя, отдается во власть мою без остатка, до последней клетки своего молодого горячего тела. Вот она, вот она игра в четыре руки: ее слова.
В этот раз игра продолжалась долго, они смогли наслушаться ее мелодий, натешиться нюансами и переливами, почувствовать неповторимую гамму человеческих чувств, раскрывающихся полностью только вот в такие минуты взлета человеческой сущности, когда дух и тело, душа и плоть сливаются в одно целое, как две половинки–семядоли гороха или фасоли, образовывая одно зерно, дают жизнь новому растению. Одно тело, без души, было бы ничем, оно не поднялось бы до той вершины неземного счастья, если бы его не вела именно душа, которая потом переходит от того, кто зачинал, к тому, кто появился на свет. И эта душа, наверняка, тоже состоит из двух половинок: одна — его, другая — ее. И так от самого начала — до самого конца, которого не будет никогда… конца… не будет… никогда…
Но сегодня у них конец игры был, хотя они оттягивали его, слегка как бы тормозили, чтобы оттянуть момент наслаждения на потом, в то время как сначала они к этому наслаждению спешили, как могли — оба. Даже не они сами, все происходило подсознательно, естественно, как заученный урок. Вот они уже на каком там небе: может, на четвертом, на пятом, но их тянет еще выше, на самое седьмое, чтобы с его высоты увидеть–почувствовать те горизонты, которые в обычных обстоятельствах никогда не увидишь и никогда не почувствуешь… Был ритм, был темп, была согласованность, созвучие, они чувствовали друг друга, как, видимо, чувствуют себя близнецы в чреве матери: каждый незначительный поворот, каждое движение, каждое прикосновение, касание, каждое колебание души — все передавалось от одного к другому. Чтобы только не разминуться с моментом наслаждения, чтоб не обойти его стороной, а испить чашу до дна, до капли…