Это было давно–давно, а вот же всплыло в памяти, как будто сегодня происходит. Так похож был лес, так похожа была санная дорога, и коник как будто свой, только вместо отца — чужой человек незнакомой национальности, а он сам — страшно сказать! — пленный советский боец, едет батраком к новому хозяину. Это что–то совсем невероятное! Такое может только присниться в страшном сне, а вот же не сон, а явь…
А когда все началось, с чего началось? С их разгрома на марше, у Кривого озера — так назвал бы то место, где их расстреливали, как куропаток, финские солдаты. Кривое — потому что одним краем подступает к дороге, а все остальное отодвигает лес, создавая — на первый взгляд — кривую, однобокую поляну, на которой им дали команду на привал. Интересно, была ли это случайность, или кто–то так задумал? Очень уж похоже на провокацию. Ведь если бы не этот привал, они не стали бы живыми неподвижными мишенями, в которые только не ленись стрелять, что финские стрелки и делали — не ленились. На марше они бы не понесли и десятой доли тех потерь, которых не смогли избежать тогда на привале… Хотя и на марше… Вспомни финнов, которых они били на марше. Сколько их уцелело? Но там было минное поле вдоль дороги, там мины–прыгуны скосили их не меньше, чем пули. Да и ручной пулемет Кашкина косил их, как хороший косарь траву. Недаром парень не выдержал нервного напряжения, хоть и с опозданием, но дошло до него, что косил не траву, а живых людей, пусть и финнов, потому и каялся, потому и плакал, потому и проклинал тех, кто вместе с ним убивал… Сейчас он, наверное, еще больше оплакивал бы своих, которых так же косили финские пули…
Заколдованный круг, и сложно сказать, кто виноват, кто грешник, а кто праведник. Сложно! Только спустя годы люди узнают правду. Хотя — вот недавно было: кто начал первым войну? Поляки или немцы? Кто на кого напал? Немцы говорят — поляки напали на их приграничный городок Глейвиц. А поляки говорят, что это немцы переодели своих солдат в польскую форму и «напали» на свой город, захватили радиостанцию, вышли в эфир, угрожали Германии. Чистой воды провокация! Говорят, — страшно подумать — что эту войну начали не финны, как твердят политруки Красной армии, а мы сами обстреляли свое поселение на Карельском перешейке, обвинив финнов… Где правда, где кривда? Но, если хорошо подумать, разве слабый на сильного нападает? Только последний дурак так может сделать…
Езда уже порядком надоела, становилось холодно, начали мерзнуть ноги, стоило бы, на добрый лад, пробежаться, взявшись за возок, но он только шевелил пальцами в валенках, шевелил ступнями, иногда подергивал ногами, плотней укутывал колени своим маскхалатом, который, как ни странно, с него не содрали, забрали только ремень с сумками для гранат и патронов, точнее, рожков с патронами, которые он почти не растратил — берег на случай, а вот на какой — неизвестно… Ему сейчас казалось, что он сидит чуть ли не голый, и мороз так и подбирается к пояснице и ползет выше, за плечи.
Хапайнен, хозяин Колотая, сидел спокойно, иногда подергивал вожжами, подгоняя каштанчика, который бежал и бежал как заведенный, не ускоряя и не замедляя свой размеренный бег, все больше и больше покрывался инеем и уже становился седым, а потом почти совсем белым. Как долго они ехали, Колотай точно не знал, но по тому, как он замерзал, ему казалось, что они едут часа три, а может, и дольше. Значит, отмахали километров тридцать или даже больше, а лес все не кончается, только становится то выше, стройнее, величавее, то реже, ниже, кривее, со множеством засохших и поваленных деревьев — это, судя по всему, было заболоченное место, на котором дерево нормально расти не может, ведь корень его постоянно в холодной воде, а дерево, как ни странно, не растет и засыхает именно от нехватки этой самой воды, потому что корни при холоде закрывают свои поры и не пускают в ствол такую необходимую влагу. Так когда–то рассказывал ему, Колотаю, еще мальчику, местный лесник.