В результате их баловства и откровенного разгильдяйства- Славкина злая судьба закинула в тридцать девятый, предвоенный год. В именно тот поворотный, знаменательный и столь богатый на войны, год предожидания великих дел и свершений, горя и боли для большей части человечества. Викторов понимал, что крепко влип — и это читалось без вариантов. Его, конечно, весьма порадовало, если тут вообще подходит это слово, что не выкинуло на Курскую дугу, или в стандартное для попаданца в прошлое — страшное и беспощадное 22 июня всем известного года.
В найденном номере ПРАВДЫ от 24 августа 1939 все важные новости укладывались в две строчки: «Заключение договора между СССР и Германией является несомненно фактом крупнейшего международного значения».
Все, приплыли.
Славке в памяти почему-то тут же вспомнилось, что через месяц с небольшим, в лице Молотова и Риббентропа будет подписан Германо-Советский Договор о дружбе и границе. Договор, о котором не принято вспоминать ни под каким соусом, из-за которого обе страны огульно зачислят в союзницы. Узнал это Слава случайно, из-за фильма «Брестская Крепость». Ему показалась неправильной и странной оговорка в устах особиста из этой киноленты, где Германия называлась союзницей, и он полез докапываться до правды в интернет. Нашел, на свою голову. И понимай, как хочешь.
«Политика — весьма грязная штука», — раздраженно подумал Викторов. — «Причем, если верить дате на газете, еще действительно начало сентября и наши еще не отбили обратно западную Белоруссию и Украину, достаточно просто вякнуть об этом договоре, чтобы гарантировано получить жесткие нары до 1953-го года включительно. Если вообще не кокнут. Ё-маё, но что мне сейчас делать?! Не стоять же на улице?».
У Викторова, продукта современной эпохи, конечно, присутствовал определенный если не навык, то скорее опыт переосмысления человечеством возможности провала в прошлое. Смотрел он пару нравоучительных фильмов, читал пяток бодрых книжек про эти самые «попадания». Там сценарий развивался примерно стандартно: да, война, да, сначала тяжко — но тут как себя поставишь, через пару глав либо виновники заброса проявится, либо, если не найдут героя, еще через пару глав, «киндзмараули» ему САМ подливать в стакан будет, в ответ получая покровительственные похлопывания по плечу от всезнайки из будущего. Ну-ну.
Слава определенно имел мнение — что все описанное в этих развлекательных книгах и патриотических фильмах — как сценарий к действию ему лично принимать нельзя. Потому что какую пользу он может принести, кроме сбивчивого рассказа содержащий весьма общие знания о будущем? Не обладая, на первый взгляд, особыми техническими навыками и знаниями, могущими переломить ход истории? Современник, попавший в прошлое, может выжить только в одном случае: обязательно имея навык диверсанта выйти на небольшой партизанский отряд, причем после симулированной контузии. Либо действуя как одиночка, или с группой таких же, как он «попаданцев». И тут уже все зависит от актива «добрых дел», пока группа или одиночка не попадет контрразведке на глаза. В остальных же случаях незнание языка и конъюнктуры, то есть оборотов речи, и прочих жизненных реалий — обернется провалом и разоблачением как шпиона, с десятком вариантов государственной принадлежности, иногда в совокупности, на выбор следователя. Послезнание госсекретов высшего уровня доступа, в реалиях параноидальной подозрительности коммунистического общества конца тридцатых, однозначно ставило точку, причем довольно мучительным способом, в жизни «всезнайки». Надо вывернуться мехом наружу, для мало того чтобы ухитриться выжить в тех реалиях, да еще и выйти на уровень высшего руководства страны, хотя бы с работающими почками и целыми зубами. Слава подозревал, что не с его счастьем замахиваться на подобное.
Тут Викторову пришло в голову, что все не так уж и плохо. У него, согласно тем самым каноническим текстам есть два варианта. Первый — погибнуть, желательно героически, принеся Родине пользу, второй, более прозаичный и гораздо менее яркий — просто вернуться в точку перехода.
Погибать Викторов не хотел. Никак не хотел. Не факт что этот мир — его личное прошлое, а не какой-либо параллельный, с некоторыми, невидимыми пока, на первый взгляд, отличиями. Смысл тогда, в его гибели? А если не поможет? Значит, требовалось принять как базу второй вариант и искать место обратного перехода: точку межвременного или межмирового прокола.
Первая мысль, оторванная от измышлений о хронопрыжках, в направлении планирования собственных действий, исторгнутая неохотно начавшим размышлять мозгом и вставшая сейчас перед Славой, состояла в том, чтобы найти достаточно надежный схрон, где он мог бы хоть чуток перевести дух и спокойно подумать. Тут бы, как ничто другое, подошла пивная, из милого Славке современья. Но, за неимением пивной, для начала необходимо просто убраться с улицы, где он сейчас торчит как красный флажок посреди поля. Тем более что в своих передвижениях весьма сильно стеснен из-за огромной и объемной тяжести, которую придется с собой таскать пока не удастся куда-либо пристроить. Четыре единицы поклажи весьма сильно оттягивали руки: основной и запасной парашют, объемистый сидор с вещами, и мешок с бело-синими тесемками, который он, согласно указаниям деда Велхо, прихватил, выскакивая из кузова грузовика, подбросившего его до пригорода. Для свободы передвижения, Славе, как и всякому прогрессивному молодому человеку, выросшему под влиянием урбанистической культуры городской застройки, нужен был транспорт.