— Лориэрик! — громким и весьма недовольным тоном воскликнула Галина Кондратьевна. — Где тебя носило, бесенок?
Слава вздрогнул и внимательно присмотрелся к форме ушей сидящих рядом с ним девочек. Судя по именам, тут живут и зубрят алгебру сплошные эльфы… Параллельный мир победившего эльфинизма, где последнего неандертальца закопали рядом с крайним кроманьонцем. Но черты лица сегодняшних учениц, на его взгляд, оказались вполне человеческими. Длина ушей, по крайней мере, не выдавала родственных связей с белым полярным песцом. Симпатичные девчонки, да и только, но лишь время скажет — будут ли они писаными красавицами или останутся просто миловидными барышнями.
Вошедшим оказался мальчик лет двенадцати, тоже с красным пионерским галстуком. Славу поразил открытый честный взгляд у паренька. Чувствовалось, что только светлыми думами жил этот мальчишка.
— Мам! Я опять с Тузом чуть не подрался! — закричал пацан. — Мы совхозные яблони в дозоре охраняли, а они через забор как начнут переваливаться. Нас увидели, так давай сигать обратно! Ох, мы и набегались!
Слава из контекста понял, что мальчонка, с таким звучным эльфийским именем, повествует об очередном противостоянии пионерских опергрупп и партизанских формирований местных антагонистов. «Повелитель мух» по-коминтерновски.
Он улыбнулся собственной мысли, что его, судя по именам, возможно, занесло в страну победившего эльфийского социализма. Викторов чуть даже не расхохотался от подобного предположения, еле сдержав выплескивающие наружу эмоции. «С нервами что-то надо делать», — выскочила предупреждающая мысль-вешка. — «Не дай бог, запаникую, все: тогда — капец. Валерьянки, что ли, попросить?».
— Как дела, друг команчей, Оцеола Верная Рука? — наконец нашелся, что спросить, Слава. — Много ли сегодня скальпов ты принес для своих бледнолицых скво?
— Оцеола, товарищ отделенный командир, был вождем племени семинолов! А Верная Рука — белый охотник! Скальпы не носили для скво, а вешали на пояс! — просто убил наповал гостя из будущего своими энциклопедическими знаниями юный активист из скаутской организации, исполненной в неповторимой версии Страны Советов.
— О-о! — восхитился Слава. — Молоток, парень! Держи подарок!
С этими словами он слез с насиженного места и прошел в угол, где выудил из мешка с бело-синими тесемками сверток, из которого вынул один из доставшихся ему по легенде компасов. Это была наручная модель компаса Адрианова, простого, как кирпич, надежного, как пуля. В мешке их находилось примерно три десятка, и Слава ничем не рисковал, подарив один из них, не выпадая из легенды.
У явно одинокой женщины троих ее детей наверняка не часто баловали подобными роскошными подарками. Волна детской радости и счастья захлестнула всех присутствующих. Только мать осторожно спросила: «А вам за это ничего не будет?» На что Слава беспечно отмахнулся рукой. Но вот слово «будет» неожиданно аукнулось в душе. Внезапно он погрустнел и нахмурился. Викторов только сейчас понял, что через два года от этого дома, да что от дома, от всего поселка, от всего пригорода, останутся лишь пепелища и растасканные на укрепление фортификаций обломки досок. Большая часть живущих здесь — умрут, сгинут кто под пулями, кто под бомбами и снарядами. Часть попытается стать партизанами и погибнет в борьбе, остальных угонят в самое настоящее рабство — в Германию.
И предок у Славки тут живет, дед со своими братовьями и сестрами — недалеко, в Любанях. Деду еще четырнадцать лет. Его угонят в Германию, откуда он трижды попытается сбежать, но трижды его будут ловить и выдавать властям будущие жители славных прибалтийских республик. В первый побег поймавшие деда литовцы поставят того у стенки рядом с раненым нашим летчиком и после дадут залп. Они расстреляют раненого и беспомощного соседа, пытаясь несчастного парня, из извращенного чувства юмора, хорошенько запугать. После плена, в сорок пятом, изможденного, но радостного деда наша родная советская власть отправит далеко на север, за полярный круг — уже как пособника фашистов. Забавно, но срок он будет отбывать с одним из будущих героев Брестской крепости. Будущих — потому что пройдет не один год, прежде чем писатель Смирнов напишет свою страшную повесть об одном из самых ярких, среди прочих, так и оставшихся неосвещенными, многочисленных и не менее героических эпизодов жуткого начала войны. Тогда они все были виноваты — и за собственный плен, и за свое рабство. Не государство и его руководители, подписавшие народ на бойню, не сумевшие избежать войны, а те, кого поэзия беспощадных времен называла «нулем». Время было такое. Хотя что лучше — государство, существующее без цели, с вымирающим населением и почти атрофировавшейся армией, пожираемое изнутри собственным чиновничьим произволом и жадностью, с народом, настроенным предельно пессимистически, или стремительно модернизирующаяся хищная империя, набирающая мускулы за счет выжимая всех соков и затягивания поясов у своих, тем не менее, значительно более довольных в массе своей, чем в первом варианте, судьбой оптимистически настроенных граждан? Это вопрос вопросов, причем уже скорее идеологический, чем моральный или философский.