Какие-то полицейские нашли его тело, оно лежало в высокой траве рядом с сараем, на котором он рисовал своих «девочек», он лежал на левом боку, свернувшись калачиком, прикрывая лицо руками, совсем не так, как спят или отдыхают кошки. Очевидно, у него был сердечный приступ, но не это было причиной его искаженного лица, очевидно, его покусали муравьи. И не важно, что написали в протоколе полицейские, не надо быть врачом, чтобы знать, что сердечный приступ не бывает безболезненным.
Возможно, Говард Гарни не собирался прощаться со своими созданиями во время своего импровизированного путешествия, может быть, у него просто появилась ностальгия после того, как он просмотрел фотографии, которые я дал ему.
Странно, зачем ему был нужен этот альбом, ведь он и так помнил всех своих кошек, которых когда-либо создавал, но ведь никто никогда не узнает о том, что заставило его заняться этой работой в эпоху Депрессии и превратить это в смысл всей жизни. Возможно, мое решение собрать все фотографии его работ и привело его к смерти, о которой я услышал по Си-эн-эн. Но даже если это так, я не могу себя в этом винить — в конце концов Гарни не всю жизнь рисовал кошек, ничто не мешало ему рисовать на холсте, но я думаю, что Гарни это вовсе не было нужно.
Разве он не говорил, что то, чем он занимался, было для него работой, ведь надо было что-то делать... Я сомневаюсь, что рисование для него было чем-то практичным и что он мог предвидеть день, когда его кошки сойдут со стен сараев и будут «одомашнены» в музеях и выставочных залах по всей стране.
Или... может быть, у него были мысли о том, что может произойти, и он знал, что эти кошки не смогут быть с ним рядом слишком долго...
Наверное, читая надпись на его надгробной плите — кем написанную я не знаю, — я понял, что я не единственный человек, который знает, что в действительности случилось с Говардом Гарни, там, в высокой траве, рядом с его «девочками»... именно потому на его серой надгробной плите были написаны слова:
«Никакой рай не будет раем, если там не будет моих кошек».
И мне кажется, мне хочется верить, что там, в высокой мягкой траве, ему было хорошо со своими «маленькими девочками»...
«В память о Бини, Минге, Малыше, Олли,
Чернушке, Смоки, Присси,
Миш-Мише, Дэви, Расти,
Весельчаке, Эрике, Лапушке...»
Нэнси Кресс — ОТДУШИНА МЭРИГОЛД
Он дрожал от холода, пытаясь уснуть. Мама укрыла его одеялом, однако обогреватель в машине опять не работал, и как он ни кутался в одеяло, согреться не получалось. Холодный воздух проникал откуда-то снизу, как раз из-под его сиденья. Наверное, где-то в днище была дыра. Очень даже может быть, что машина сломается на этой холодной дороге, и они замерзнут, как те мыши, которых он видел вчера на заправке. Он потянулся к руке матери.
— Тимми, я за рулем! Мы можем попасть в аварию!
Он убрал руку и спрятал ее между коленями, пытаясь согреть. Там же он держал и свою любимую наволочку, которая когда-то была ярко-синей. Мать говорила, что он уже большой мальчик, чтобы таскать ее с собой, но он все равно держал ее при себе, пряча от матери. Мать ничего не заметила, потому что была за рулем. Она всегда была за рулем. Уже два года почти все время за рулем — с тех пор как ему исполнилось пять лет. Тимми поежился от холода.
— Мы скоро приедем?
— Нет. Ты пока спи...
— Тут слишком холодно, я не могу заснуть.
— А я в этом что, виновата? — резко оборвала его мать.
Первые солнечные лучи желтыми полосками падали ей на лицо. Тимми вытянулся поперек сиденья, съежившись напротив окна. Стекло было покрыто изморозью.
Конечно, мама не виновата, что холодно. Она вообще ни в чем не виновата. Просто они убегают и прячутся от отца, нехорошего человека, который будет лгать Тимми, если сумеет его найти. Лгать и делать ему больно. В том, что холодно, виноват именно он, отец. Так же, как и во всем остальном, что происходит, когда они с мамой были в пути.
Тимми сел прямо, стараясь держать лицо подальше от замерзшего окна. Дорога стала более оживленной; появились дома и дорожные знаки. Может быть, это значит, что они уже почти приехали. Иногда мама не говорила ему всей правды. И в этом тоже был виноват отец.
Тимми понимал некоторые дорожные знаки; в прошлом городе, где они останавливались, он как раз пошел в начальную школу, и у него был самый лучший учитель, мистер Кеннисон. Все говорили, что он самый лучший. У него в классе было много учеников. Мальчишки из других школ завидовали Тимми. Хотя, конечно, в Дансвилле Тимми звали по-другому. Там он был Джоном. Тимми он был только в пути, когда они в спешке покидали очередной город, как вот сегодня утром. У Джона-Тимми даже не было времени упаковать свою коллекцию камней. Возможно, он никогда больше не увидит мистера Кеннисона снова.
От этой мысли ему захотелось заплакать, но он знал, что мама разозлится, если он снова заплачет. Она говорит, что он уже большой мальчик, а большие мальчики не плачут, тем более — так она говорит — ей тяжелее, чем ему, и он должен это понимать. Если он заплачет, она снова его ударит, а потом заплачет уже она. Поэтому Тимми не плакал, а напевал. Иногда это помогало. «Четыре мыши без одной погнались за фермеровской женой...»
— Замолчи!
Он перестал напевать и стал читать вслух дорожные знаки. Иногда это тоже помогало.
ОСТОРОЖНО: ДЕТИ! ОГРАНИЧЕНИЕ СКОРОСТИ — 20 МИЛЬ В ЧАС. ВПЕРЕДИ ПОВОРОТ. И еще один — ярко-желтый — знак с нарисованным на нем цветком: ОТДУШИНА МЭРИГОЛД [Мэриголд — цветок ноготок — Примеч. gер.]. Тимми прочел его медленнее остальных. Он не знал, что на дорожных знаках можно рисовать.
— Ну вот! В итоге это оказалось не так уж и далеко.
Он мельком взглянул на мать. Она улыбалась. Он решил рискнуть.
— Ма, там написано «Отдушина Мэриголд». Что такое «отдушина»?
— Выход для чего-то, чтобы убежать. Как вода из пруда. Мы приехали, Тимми.
Она остановила машину. Тимми огляделся, но не увидел никакого пруда. Зато дом отличался от остальных, виденных yа дороге: он был большой и совсем-совсем белый, с огромной лужайкой и окруженный деревьями. Богатый дом. Не такой, как другие. Тимми опять принялся напевать, однако на этот раз — тише.
— Ну давай, выходи из машины. Я не собираюсь нести тебя на руках!
Тимми медленно вылез из машины. Дом выглядел слишком богатым. Он незаметно стянул наволочку с колен и сунул ее в карман пальто. Ему нужно быть осторожным, чтобы мать не заметила, как карман оттопыривается. Тем более что карман был дырявым. Но он вовсе не собирался выкидывать наволочку, пусть даже мама его побьет, если узнает.
Высокая и худая женщина в очках в тонкой оправе быстро шла им навстречу через лужайку. В руках у нее была кошка, рыжая с белым, с длинной пушистой шерстью.
— Бэтти?
— Да, — ответила мама. — А вы Джейн?
— Да. Добро пожаловать в Отдушину Мэриголд. А ты, должно быть, Джон?
— Тимми, — ответила за него мать. Она очень пристально смотрела на шубу Джейн. Шуба была золотистой, как шерсть у кошки, и такой же пушистой и мягкой. Мама поплотнее запахнула свое старенькое пальто, и ее губы сжались в тонкую линию. Тимми отошел чуть в сторонку, стараясь не привлекать внимания. Джейн протянула ему кошку:
— Хочешь погладить Бутc? Она очень ласковая.
Бутс взглянула на Тимми большими желтыми глазами. Тимми осторожно положил руку ей на голову. Кошка заурчала, и Тимми внимательно посмотрел ей в глаза. В ее глазах что-то было... какое-то странное место, где-то очень глубоко внутри. Он погладил ее еще раз.
Мать оттолкнула его руку.