– Мистер Винтерс, пожалуйста, зайдите к мистеру Стернвуду.
Такое приглашение означает неприятности. Стернвуд приглашал служащих к себе, только когда хотел задать им взбучку.
Ладно уж, признаюсь: я вспотел, сердце у меня стучало неровно. Вдруг какой-нибудь сукин сын, которому я задолжал, наябедничал? Или эта маленькая шлюшка Пола обратилась к нему? А может, я чего напортачил на работе? Когда я шагал вдоль длинного ряда столов к Стернвуду, другие служащие искоса поглядывали на меня. Они все знали, куда я иду.
Все они были устроенные добропорядочные ребята. Многие женаты, с целым выводком детей, а те, кто еще не женат, поджидали свою мисс Добропорядочность. И все, как один, за исключением, может, Тома Лидбиттера, не одобряли меня. Не нравился им ни стиль моих костюмов, ни мои заигрывания с хорошенькими машинисточками, ни объем работы, какой я выполнял. Неодобрение их торчало, точно иглы дикобраза, держались они со мной враждебно. Не то чтобы это скребло мне душу – друзей у меня своих полно, и они не такие чопорные и прижимистые полудурки.
Я постучался в дверь кабинета Стернвуда, повернул ручку и вошел.
Стернвуд с моим отцом были старинные приятели. Стернвуд и придумал, что я должен служить в банке. Меня никто не спросил. Отец ухватился за предложение, и вот я тут и застрял.
В кабинет Стернвуда я не входил с тех пор, как вернулся после пятилетней службы в армии. Тогда он держался очень приветливо. Разговаривал со мной, как с героем, сулил большие перспективы в банке. Но сегодня что-то непохоже, чтобы он распахнул мне объятия.
– Входи, Чад, – пригласил он, откладывая бумаги, – присаживайся.
Я присел, стараясь не разваливаться. Он подтолкнул мне через стол золотой портсигар. Мы закурили в многозначительной тишине.
– Сколько тебе лет, Чад? – спросил он погодя.
– Тридцать два года, сэр.
– Ты у нас после войны уже четыре года?
– Да, сэр.
– Да три года перед войной служил?
– Верно, сэр.
– Лидбиттер у нас всего пять лет. Как же получается, что он уже помощник управляющего, а ты все в клерках ходишь?
– Наверное, у него ума побольше, сэр, – подыграл я. Наверняка ведь ждал он именно такого ответа.
– Нет, – покачал он головой. – Причина та, что ему интересна работа, он усердно трудится, а тебе лишь бы отвязаться.
– Не совсем справедливо, сэр… – завел было я, но осекся, увидев выражение его глаз. Он был очень строг, когда хотел. И похоже, сейчас именно тот момент.
– Мне, Чад, оправдания не нужны. Я читал твои отчеты и пристально слежу за твоей работой несколько последних недель. Ты не работаешь толком, тебе скучно в банке.
Во рту у меня вдруг пересохло. Разговор клонился к тому, что меня вот-вот вышибут, а в другом банке работы мне не получить, тут я не обольщался.
– Если бы другой клерк вел себя так, я бы давно его вышвырнул. В чем дело, Чад? Ты не хочешь у нас работать?
Внезапная его доброта удивила меня, но с ответом я нашелся быстро:
– Ну что вы, сэр! Конечно хочу! Наверное, я и правда немножко отлынивал, извините. Такого больше не повторится. Простите на этот раз.
Стернвуд принялся расхаживать по кабинету.
– Мы были с твоим отцом добрыми друзьями. Ради него дам тебе еще шанс. На этот раз тебе придется выполнять совсем другие обязанности.
– Благодарю, сэр. – Я вздохнул свободнее.
– Не торопись с благодарностями. – Стернвуд снова уселся за стол. – Работа, Чад, особая. Или ты ее одолеешь, или она прикончит тебя. Работенка не для лодырей. Вцепись в нее – и ты выплывешь. Я серьезно. Это твой последний шанс. Чтобы немножко взбодрить тебя, я повышаю тебе зарплату на сто пятьдесят долларов. Но смотри не обольщайся: отработать тебе придется каждый цент.
Я застыл. Только одна должность подходила под описание, а уж она-то мне совсем ни к чему: язва банка, кошмар Лидбиттера, работа, от которой он облысел в полгода.
Стернвуд разулыбался:
– Ну, я вижу, Чад, ты уже догадался. С этой минуты надзор за счетами Шелли на тебе.
Наверное, вы знаете все о Джоше Шелли и о том, как он сделал свои миллионы, выпуская тракторы для ферм, а потом удвоил состояние, переведя заводы на производство танков.
А вот чего вы, возможно, не знаете, так это того, что когда он умер в 1946 году, то оставил всю недвижимость, а также семьдесят миллионов, своей единственной дочке Вестал. Управление своим состоянием и вкладами он доверил Тихоокеанскому банку с оговоркой в завещании, что, если Вестал не понравится, как банк управляет делами, она вольна поместить капитал в другой.
Многие банки и фирмы по управлению отдали бы правый глаз, чтобы получить капитал в свое распоряжение. Тихоокеанский скоро обнаружил, что денежки, которые им удавалось выманить из мисс Шелли, тяжеленько им достаются.