А по вечерам я выжимал из своего «Ижа» семьдесят, восемьдесят и даже восемьдесят пять километров. Это кое-как удовлетворяло мою неубывающую потребность спешить, торопиться.
Так шла жизнь, преддверие к другой, постоянно создаваемой моим воображением. Когда-то я был тем самым достойным похвалы студентом, который поехал работать в Сибирь. Я говорил про себя: «Я избрал трудное». Иногда я говорил это вслух, и никто со мной не спорил.
Но оказалось — жить в Сибири не очень трудно. Может быть, даже легко. Все трудное по-прежнему маячило где-то впереди.
Я работал по восемь часов в день, а вечерами носился на своем мотоцикле. Если бы у меня не было мотоцикла, я бы просто не знал, что делать с собой. Но он был всегда в исправности. Я садился на него, ехал по улице, и все мальчишки кричали мне вслед:
— Отдай мяч!
Я когда-то раздавил их мяч: он лопнул под колесом моего мотоцикла. Прошло уже два месяца, но они не забыли о своей беде, они сообщили о ней мальчишкам с соседних улиц. «Отдай мяч!» — этот крик сопровождал теперь меня повсюду.
Вчера я поехал к знаменитой горе, крутому и длинному взвозу, и попытался взять его на третьей скорости. Но это у меня не вышло. На второй скорости мотоцикл натужно потащил меня вверх. Я чувствовал, как тяжело мотору, и мне стало вдруг неудобно, такому большому и тяжелому, сидеть на маленьком «Иже», которому так трудно.
Вечер помаленьку густел. Казалось, в воздух попала капля фиолетовых чернил.
Я свернул к Оби, выехал на берег и лег в жесткую, сухую траву. Здесь не было людей. Обь бесшумно текла на север, и казалось, по всем ее берегам на десятки, а может быть, на сотни километров вверх и вниз также не было ни души. Это было удивительным. И все понемногу становилось странным для глаза, почти нереальным. Обь, запомнившаяся из школьной географии, как нечто далекое и холодное, плескалась просто, тепло, по-домашнему вот тут, у самых ног. И сам я, совеем недавно ленинградский студент, лежал вот здесь, на сухой травке, в центре Сибири.
Это было хорошо. Но я еще не знал: когда же начнется подлинная жизнь, какая она будет?
Редактор сказал, что наш отдел слабо освещает вопросы промышленности.
Я иду на завод.
Садик. Обыкновенный осенний садик с прохладным гравием на дорожках, с отсырелыми скамейками, с большими листьями кленов под ногами. Тихий, спокойный уголок. Как умно придумали люди, вырастив кроткие деревья рядом со своими громыхающими цехами.
Механический цех. Я вхожу туда робко, как купальщик в незнакомую воду, каждым своим шагом ощупывая дно. Следом за мной в цех въезжает грузовик. Он обгоняет меня, и нам совсем не тесно. Сверху — над цехом — стекло, и сразу над ним начинается синее небо. Станки выстроились тремя рядами: побольше — фрезерные, поменьше — токарные. Это я знаю, но больше я не знаю ничего в этом грохочущем мире.
Я подхожу к человеку в комбинезоне, склонившемуся над станком.
— Скажите, где тут у вас найти мастера?
Человек в комбинезоне поднимает от станка сосредоточенное лицо.
— Вам мастера токарного участка? А вон, черный такой, армянин, — это мастер.
Маленький, коренастый мастер Баграян, оказывается, имеет власть над железным ритмом машин. Он подходит к девушке в коротком синем халатике, и девушка поворачивает колесо на своем токарном станке. Послушный станок сразу же выключается из общего ритма. Он еще шумит и вздрагивает, но уже ничего не делает, он ждет. Девушка послушно идет за мастером Баграяном. Ее глаза широко раскрыты, ко всему готовые, ясные глаза. Цветной косынкой повязан лоб, и там, где выбилась из-под косынки прядь, ловко прицепилась металлическая стружка, маленькая серенькая змейка.
— Вот Валя Мякишева, — говорит мастер Баграян. — Старается, дает сто пятьдесят, а сто двадцать процентов — это уж закон.
Мастер небрежно гоняет во рту папиросу справа налево, потом слева направо, поигрывает толстыми губами и не глядит на Валю Мякишеву.
А Валя стоит и смотрит большими глазами на меня и на мастера, и в глазах ее готовность: спрашивайте — отвечу.
— Расписать можно. Я сам раньше пописывал в газеты. Теперь некогда. Можете так и написать: передовик производства, понимаешь, выполняет и перевыполняет нормы, комсомолка, занимается общественной работой. По Красному Кресту взносы собирает. Ну, давай, Мякишева, на место...
Валя ушла.
— Какой у нее разряд? — спросил я у мастера.
— Третий.
— А давно она в цехе?
— Да так что-то лет семь.
— Что же она, так все время и работает по третьему?