Получив координаты и краткое описание проступка того или иного барыги, фарцовщика или чистого валютчика, Андрей по своему усмотрению назначал ему наказание. Например, провинившегося Андрей мог просто схватить на улице - с пятью-шестью друзьями-комсомольцами и двумя милиционерами в форме сделать это было совсем несложно, - а мог сообщить милиции адрес подпольного склада дефицита; или же мог оставить склад в целости и сохранности, но подловить на товарообмене с иностранцами, - шкала карательных действий была довольно большой.
Таким образом, Буров отлично выполнял свою работу, получал неизменные благодарности от начальства как милицейского, так и университетского, и в тоже время укреплял свой авторитет среди фарцовщиков, большинство которых считали Андрея чуть ли не своим и легко платили привычную дань, не подозревая, что через два десятка лет неупотребляемое еще на "Галере" словечко "рэкет" войдет в повседневный обиход жителей бывшего СССР.
Шли годы. Андрей блестяще сдавал сессии, ездил в стройотряды. Учеба подходила к концу. Перейдя на пятый курс, Буров понял, что возможности его "оперативной" работы все-таки весьма ограничены. Он дошел до предела, за которым начинались уже большие дела и находились большие люди. Такие, которые не потели при виде комсомольцев с красными повязками и на просьбу участкового предъявить документы отвечали легкой улыбкой. Впрочем, такие просьбы возникали крайне редко. Люди эти занимали совсем другое положение, и угрожать им было не просто опасно, а смертельно опасно.
Однажды поздним вечером, когда Буров, погруженный в мысли о развитии своего бизнеса, возвращался домой, рядом с ним тихо притормозила серая "Волга".
Андрей даже не заметил, как из остановившейся машины вышли двое мужчин и мгновенно оказались рядом.
- Буров? Андрей Петрович?
- Да, - растерянно ответил он.
- Прошу в машину, - сказал тот, что стоял слева, слегка придерживая Андрея под локоть.
У Бурова даже мысли не возникло попросить их представиться, предъявить документы, как-то объяснить происходящее. Он послушно сделал несколько шагов и следом за одним из конвоиров влез на заднее сиденье машины. Второго мужчину Андрей смог разглядеть получше - лет сорока, с густыми усами, короткой стрижкой и пристальным взглядом странно блестящих, черных глаз.
Машина тронулась одновременно с хлопком дверцы.
- Ну что? - раздался голос с переднего сиденья. Андрей поднял глаза и увидел, что рядом с шофером сидит еще один незнакомец - широкоплечий, осанистый, постарше тех, что стискивали его справа и слева. - Как прикажете с вами поступать, гражданин Буров?
- А что? - нелепо спросил Андрей. - Я...
- Ты понимаешь, с кем разговариваешь?
- Да...
"Гэбэшники, - подумал он. - Что им надо? Что они знают?.."
- Мы все про тебя знаем, - сказал тот, что сидел впереди, судя по всему, телепат. Он не поворачивался, говорил тихо, но Буров слышал каждое его слово. - Все. Так что советую не тратить наше и свое время.
- А что я...
- Вот сейчас и расскажешь, что да как.
Мужчина на переднем сиденье замолчал, а Буров начал коситься по сторонам, пытаясь понять, куда его везут.
"На Литейный, как пить дать... В Большой Дом..."
Однако "Волга" пронеслась по Загородному до Пяти Углов, свернула на Рубинштейна, чуть не доехав до Невского, свернула налево, попетляла во дворах и встала.
Сидящий по правую руку от Андрея молча открыл дверцу и вышел. Тот, что находился слева, подтолкнул Бурова локтем и Андрей, все правильно поняв, вылез на свет божий, точнее, во мрак питерской осенней ночи.
- Сюда, - сказал старший, тот, что сидел впереди. Гэбэшников, включая водителя, было четверо. Это почему-то особенно не понравилось Андрею. Слишком много для него одного. Или его считают такой уж важной птицей, что явились арестовывать целой бригадой?
Андрея ввели в подъезд старого дома. Группа поднялась на второй этаж и, миновав дверь обыкновенной квартиры, оказалась в начале длинного коридора, освещенного лампами дневного света. Судя по всему, дом был перепланирован, и вместо предполагаемой квартиры за неказистой дверью находилось огромное учреждение - Буров увидел десятки дверей. Впрочем, возможно, их было не так уж и много - просто страх, овладевший Андреем, увеличил их количество.
- Вперед, - скомандовали сзади, и Буров пошел по коридору.
- Сюда. - На этот раз команду произнес старший.
Один из провожатых скользнул вперед, молниеносно сунул в замочную скважину ключ, повернул его, распахнул дверь и посторонился, пропуская начальника.
- Свободны, - хмуро бросил старший и, войдя в темноту кабинета, поманил Андрея пальцем. - Входи, входи. Не бойся.
- А я и не...
Один из провожатых толкнул его в спину, не дав закончить фразу.
- Садись, - произнес хозяин кабинета.
В ту же секунду вспыхнула настольная лампа, и Буров увидел картину, знакомую ему по художественным фильмам и запрещенным книгам Солженицына, Буковского и Аксенова, которые он самолично изымал у молодых и не очень молодых людей во время стихийных обысков-облав. Оперуполномоченные не очень интересовались книжками, это была прерогатива КГБ, милиция большей частью шерстила по шмоткам, аппаратуре, деньгам, а Буров не брезговал и литературой. Любопытнейшие вещи попадались ему порой в квартирах фарцовщиков, и он уже имел очень неплохую по тем временам библиотеку антисоветчины - хранить подобные книги и машинописи у себя дома, читать, а уж тем более давать для ознакомления друзьям было категорически запрещено, это могло привести к серьезным неприятностям, вплоть до тюремного заключения.
"Кажется, допрыгался, - подумал Андрей, вспомнив о своей библиотеке. Неужели пронюхали? Откуда? Кто настучал? Я же никому..."
Полутемный кабинет со сводчатым высоким окном... Портрет Андропова на стене... Нищенского вида, казенный письменный стол, на котором не было ничего, кроме чистого листа бумаги и черной, на толстой гнутой ножке, настольной лампы... Запертый шкаф у стены, сиротливо торчащий посреди комнаты убогий табурет, венский стул для хозяина кабинета - вот и вся обстановка. Она поражала своей аскетичностью, и веяло от нее чем-то вневременным - точно такую же комнату могли видеть "попавшие на карандаш" диссиденты шестидесятых, "враги народа" сороковых и "вредители" тридцатых, достаточно лишь поменять портрет на стене сообразно времени.