— Митенька, не бойся, не бойся, мой мальчик… помоги мне, пожалуйста… никто не придет, мой сладкий. Никто не позвонит… никого нет… Никто не узнает… ты же хотел этого, хотел, я знаю, и давно, и теперь… ты же не просто по делу пришел, да? Скажи мне — да?
— Да, — выдохнул Митя и соединил свои руки за Олиной спиной.
Стадникова глухо застонала, выгнулась, запрокидывая голову назад, потом словно неведомая сила снова бросила ее на Митю, и они как-то очень естественно оказались на полу. Ноги Мити попали в неровную шеренгу пустой посуды, и бутылки с глухим позвякиваньем покатились в разные стороны.
— Ну давай же, давай… — Ольга рвала его рубашку, он слышал, как с треском отскакивают пуговицы («нужно будет найти потом, в России таких не продают, фирма, только вместе с рубашкой»), ее ноги сплетались на Митиной спине, рот впивался в шею, язык щекотал барабанные перепонки.
«Да что я, в самом деле, — подумал Митя, до сих пор все еще сомневающийся в правильности и, главное, целесообразности происходящего. — Все, что ни делается, все к лучшему. Нужно только правильно смотреть на вещи. Была не была. Деньги есть. Убытки восстановим. Такая игра стоит того, чтобы немножко раскошелиться».
Решив действовать сообразно обстоятельствам, Матвеев высвободил руки и, схватившись за ворот тонкого белого свитера, обтягивающего Олину грудь, дернул изо всех сил, разрывая нежную пряжу, потянул в стороны и вниз, связывая Олины движения. Потом, когда руки Стадниковой оказались прижатыми к ее бокам, он рванул пояс джинсов, застежка-"молния" не выдержала, Митя стащил «левайсы» с тонких, длинных, на удивление сильных ног, отбросил в сторону, одним движением сорвал трусы и швырнул их себе за спину.
— Трахай меня! — кричала Ольга. — Трахай! Давай! Вот так!
Митя, запыхтев от нетерпения, стащил с себя брюки, сбросил пиджак, затем, решив не тратить время на рубашку, спустил трусы, раздвинул своими бедрами Олины ноги и не вошел, а вонзился, врезался, как сверло врезается в стену, в теплую женскую плоть.
Матвеев ожидал, что дело пойдет с натугой, что его набухший, как будто самостоятельно живущий и тащивший за собой все тело член встретит сопротивление, но ТАМ было мягко, мокро, горячо, ТАМ его ждали и, дождавшись, приняли в объятия с благодарным чмоканьем.
— Трахай! Трахай! Давай! Давай! Туда! В рот! Сзади! В рот! Везде! Еще!
Митя не знал, сколько прошло времени с того момента, как они рухнули на пол. Он повернулся на спину, не обращая внимания на снова покатившиеся по полу бутылки, которые теперь были уже повсюду, разбросанные сумасшедшей пляской двух сплетенных тел. Митя лежал на полу и думал, что же теперь ему делать с этой безумной Олей и как дальше вести дела. В том, что она безумна, Матвеев уже не сомневался. Митя считал себя большим докой по части секса, но то, что выдала сегодня Стадникова, было для него откровением.
«Ну что же, нимфомания как она есть… Не так уж это страшно, нужно только точно понять, какие могут быть последствия для делового сотрудничества».
— Ми-тя, — тихонько позвала его Стадникова, лежавшая на животе рядом с Матвеевым.
— М-м-м? — отозвался он, поморщившись оттого, что Ольга нарушила ход его мыслей.
— Мить, ты думаешь, наверное, что я с ума сошла?
— Да что ты! Нет, конечно…
— Не ври. Я же вижу.
«Что она такое может видеть? — удивился Митя, покосившись на Ольгу. Она лежала лицом вниз, положив голову на сплетенные перед собой руки. — Что она там видит? Придуривается. Строит из себя большого психолога. Обычное дело…»
— Не ври, Митенька, — повторила Ольга. — Ты меня не бойся. Это я так. Попробовала себя. У меня ведь мужика не было уже года полтора. Не смейся, правда. Василька я не считаю. Я же тебе говорила. Последний год он уже совсем ничего не мог.
«Что-то сомнительно это, -подумал Матвеев. — Очень сомнительно».
— Честно-честно. А я ведь тоже человек. Тем более такой стресс сегодня. Вот как в жизни бывает — горе и одновременно освобождение. Вроде бы и радость даже. Не знаю, чего больше. Я ведь сначала очень его любила. Влюблена была, как бы это странно и пошло ни звучало. Да. Правда…
— А потом? — спросил Митя.
— Потом — суп с котом. Потом такой ад начался, что лучше не вспоминать, да забыть не удается. Такое не забудешь. К сожалению.
Матвеев встал, перешагнул через лежащую Олю, которая уже перевернулась на бок, и начал собирать свою разбросанную по кухне одежду.
— А свитерок-то мой приказал долго жить, — услышал он Олин голос. Она сидела на полу по-турецки, вертя в руках то, что осталось от белого свитера.
— Новый купим, — буркнул Матвеев. — Не бери в голову.
— Да, конечно. Только у меня купилки кончились. А так все нормально.
— С деньгами у тебя, Оля, скоро все будет в порядке.
— Скоро — это когда же?
— Скоро. Нужно только один вопрос решить.
— Какой?
— Понимаешь, по закону авторские права наследуются родителями. Ты же не кровная родственница. Вот и надо как-то так повернуть, чтобы на тебя перевести его роялти. Договор, что ли, какой-нибудь задним числом провести?
— Зачем — договор? У меня его завещание есть.
— Завещание? Как это? Чтобы Леков завещание писал? Не верится что-то.
— Это я его напрягла. Он, как всегда, в жопу пьяный был. Я и заставила. Что-то меня дернуло, сама не знаю что. Со злости, наверное.
— Как это?
— Да так. Нет, я его не просила завещание писать. Просто начала орать, что он, сука такая, все пропил, проторчал, у нас, знаешь, недели были, когда куска хлеба в доме не оказывалось. И ни копейки денег. Ты знаешь, что это такое — когда ни копейки денег? Не в фигуральном смысле, а в буквальном? Когда мне на жетончик метро приходилось занимать у соседей три рубля? А соседи… — никто из соседей нам уже двери не открывал. Всех он достал, всем должен был. И до сих пор, кажется, половине из них не отдал. Знаешь, у кого полташку, у кого десятку.
— Рублей? — неосторожно спросил Митя.
— Нет, блядь, драхм!