В процессе съемок, которые все затягивались и затягивались — главные действующие лица постоянно поправляли здоровье, — съемочная группа, включая и Александра Михайловича, махнула рукой на творческий процесс и разделила способ времяпрепровождения артистов. Кончилось это тем, что бедолага администратор, совсем еще молодой и слабый на алкоголь, дождавшись того момента, когда артисты начали действовать по сценарию и камера наконец включилась, решил посмотреть на игру своих земляков поближе и шагнул за ограждение.
Лопастями ветродуя его буквально разнесло на куски и разметало по всей съемочной площадке. Отдельные части администратора попали и в артистов, и в представителей технического персонала, забрызгали кровью камеру, испачкали декорации.
Александр Михайлович тогда пережил один из сильнейших в своей жизни стрессов.
К его искреннему удивлению, обошлось без инфаркта. Он ограничился лишь предынфарктным состоянием, полежал недельку в больнице на профилактике, а выйдя, сразу же понял, что значительная часть его капитала уйдет на ликвидацию последствий трагедии, случившейся на съемочной площадке.
Кроме того, что нужно было производить досъемки — Шурик категорически отказался от участия в процессе и нанял другого директора, заплатив ему вдвое больше, чем платил обычно за такую работу, — кроме этого, так сказать, технического вопроса, Александру Михайловичу пришлось столкнуться с вещами куда более неприятными.
Повестка, извещавшая о том, что Рябой Александр Михайлович должен незамедлительно явиться к следователю Раменскому, ждала его прямо в гостиничном номере.
Шурик явился по указанному адресу и через полчаса беседы с молодым следователем уяснил, что ему светит ни много ни мало, а пять лет колонии общего режима за халатность, приведшую к гибели одного из его подчиненных. Деваться было некуда — являясь главным человеком на съемочной площадке, Шурик не уследил, не предупредил, не принял каких-то там, по словам следователя, необходимых мер безопасности, и результат не заставил себя ждать.
Шурик не сел в тюрьму. Дело даже не дошло до суда, но стоило это Александру Михайловичу ровно пятнадцать тысяч долларов наличными, которые были распределены между следователем, адвокатом, какими-то местными чиновниками из управления культуры и семьей погибшего администратора. Семье, к слову сказать, досталась меньшая часть этой суммы.
— Да, пахнет, как…
Буров не договорил, сплюнул и посмотрел на санитара.
— Нормально пахнет, — ответил тот. — Как горячее говно. Так и должен пахнуть. Человек же был, не деревяшка, чтобы не пахнуть. Понимать надо.
— Хорош базарить. Давай убирай его с глаз долой.
— Вот так всегда. С глаз долой — из сердца вон…
Санитар Юра неторопливо застегнул «молнию» на мешке, потом, разогнув спину, посмотрел на Шурика.
— Мил человек, помоги в машину затащить, а? Коллегу моего под домашний арест, вишь, спровадили. Начальство… А? Не тошнит тебя? Ничего? А то нашатырька… Или еще чего…
— Давай.
Шурик первым нагнулся и взялся за носилки.
Запихнув их в машину, Шурик вытер руки носовым платком и снова подошел к следователю.
— Что, какие-то вопросы? — спросил его Буров.
— Я думал, скорее у вас ко мне вопросы будут.
— Да? — Буров внимательно посмотрел на Шурика. — Возможно, возможно… Очень может быть.
— Что же, вам все ясно?
— А что тут неясного? — Буров продолжал внимательно разглядывать Александра Михайловича. — Вы его опознали?
— Нет, — честно ответил Рябой. — Думаю, его вообще невозможно опознать.
— Это почему?
— Ну а как вы проводите идентификацию личности? По зубам, что ли, к примеру?
Буров вздохнул.
— Ну, хотя бы по зубам.
— Бесполезно, — сказал Шурик.
— Почему же?
— А вы так на меня не смотрите, капитан. Я ведь помочь вам хочу.
— Это как?
— А так. Убыстрить процесс. Закончите с опознанием, все бумаги оформим, и я тело увезу. В Питер. На родину, так сказать.
— Так как же мы закончим, если вы, Александр Михайлович, говорите, что…
— Да, я говорю. Я говорю, что все эти ваши экспертизы, если они вообще будут, — пустая трата времени. Возьмем, к примеру, зубы…
— Ну?
— Вот вам и «ну»! Леков всю жизнь боялся зубных врачей. С детства. И не только зубных, а вообще — всех. И медицинской карты у него нет, и страховки нет. Он, если его прихватывало, шел к частнику, платил деньги и там, под наркозом, решал свои проблемы. Зубы он вообще никогда не лечил, например.
— То есть?
— Рвал. Заболит у него зуб, он с ним три года ходит, анальгин жрет, вернее, жрал, пока его брало. Он же торчал со страшной силой, да и пил — все вместе. Так что его болеутоляющие практически не брали последнее время. Ну, тогда он на наркоте начал все делать. У частных врачей. У знакомых своих. Как вы их найдете? Я и то не знаю, у кого он свои зубы рвал, а потом вставлял. Ни медкарты, я повторяю, ничего такого у него нет. Даже свидетельство о рождении где-то посеял. Так что не тратьте время на экспертизы. Ну, разве группу крови… Так это ведь недолго.
— Недолго, если постараться, — задумчиво сказал Буров.
— А кто говорит, что мы стараться не будем? Мне сегодня его увезти надо.
— Почему такая спешка?
Шурик улыбнулся, глядя прямо в холодные глаза Бурова.
— Знаете что? Вы, я вижу, человек приличный. Давайте-ка мы с вами встретимся в более приличной обстановке, там и поговорим. Я вам все расскажу — и почему спешка, и что за человек был Вася Леков. Как вы на это смотрите?
— Я на это смотрю положительно. Где и когда?
— Ну… Вы когда освободитесь?
— Если в этом проблема, то мы можем прямо сейчас продолжить нашу беседу. Только вот где?
— Поехали в «Гору». Знаете такое заведение?
— Знакомое место.
— Вот и прекрасно. Вы на машине?
— Да.
— "Тойота" красная? Да?
— Верно. Вы наблюдательный человек, Александр Михайлович.
— Что делать. Работа такая. Зевать нельзя. Ну что, едем?