— Да что ты! — Толик хлопнул друга по плечу. — Я никогда…
— Я знаю… — На глазах Кудрявцева выступили слезы. — Ты хороший парень… Но деньги и тебе мозги свернут… Если уже не свернули. Знаешь, в чем ваша главная ошибка?
— В чем?
— В том, что вы все взяли на вооружение эту мудацкую американскую поговорку. «Время — деньги». А между тем она не имеет ни малейшего отношения к действительности. Время и деньги — это абсолютно разные вещи. Разные философские категории. Их нельзя приравнивать друг к другу. Деньги могут существовать, условно говоря, ради времени, но никоим образом не наоборот. А вы все бросились гробить свое время ради денег. И оказались у разбитого корыта. Даже не в масштабе страны, в масштабе всего мира. Такой ужас, Толик, накатывает, такой мрак… Куда податься?… Вот присмотрел я себе домик на берегу океана, буду один жить, как можно дальше от этой ебаной цивилизации… Не могу больше…
— Ты что, в деревню собрался?
— Почти. Почти в деревню. Невозможно здесь… Всю жизнь стремишься к чему-то светлому, настоящему… А оглядишься по сторонам — вокруг одни монстры. И чем дальше, тем их больше, монстров-то. Нормальные же люди — кто помер, кто исчез, кто мутировал и в такого же монстра превратился. Леков, пожалуй, последний был. Последний настоящий живой человек.
— Ну, не знаю… Ты сам говорил, что он совсем с катушек слетел, превратился в законченного алкаша. Без мозгов, без понимания, как жить и что делать…
— Он знал. Он лучше нас знал. Василек говорил, что надо жить по-человечески, а не гнаться за башлями. На бабки ему было наплевать… А я не понимал… Не верил тогда… Только сейчас начинаю понимать.
— Что, хочешь так же, как он? Бухать по-черному?
Толик взял кружку и сделал еще глоток.
— А что? Кто сказал, что это неправильно? Здесь нормальному человеку больше и делать нечего, — ответил Кудрявцев. — А чем еще заниматься в этой стране, когда вокруг одно говно? Или бухать, или бежать отсюда подальше и там уже жить спокойно, по-настоящему… Здесь все ненастоящее, Толя… Музыка ненастоящая, кино ненастоящее… Литература умерла… Искусство… Искусство просто перестало существовать. Деньги сожрали все, Толя. Поэтому мне здесь делать нечего. Неинтересно.
— Брось, Рома, у тебя просто депрессуха, это пройдет. Ты расстроился, я понимаю…
— Ничего ты не понимаешь. Если бы хоть что-то понимал, ты бы в жизни не занимался тем, что делаешь сейчас…
— А что я делаю?
Толя посмотрел на свою полупустую кружку.
— Да вот твоя музыка… Ты сам-то осознаешь, Толя, что ты шарлатан? Как в живописи, так и в музыке. Эти твои ремиксы… Они что, имеют какое-то отношение к музыке? А твои картины — к живописи? Да никакого, Толя. Фальшивка…
— Ну, не знаю, — насупился Боян. — Бабки платят… Люди покупают. Значит, им нравится…
— Вот-вот. «Бабки платят»… И все! И ни хрена вам больше не надо. Завалили страну дерьмом выше крыш и сидите в этом дерьме. А из дерьма ничего не вырастет, потому что, кроме удобрений, желательно еще какие-то семена в поле бросить. Вы же все эти семена… все, какие только были… затаптываете, убиваете их…
— Рома. Я тебя не узнаю…
— Брось! Все ты узнаёшь и все понимаешь… Квартиру мою будешь брать?
— Наверное…
— Вот и думай об этом. А остальное не бери в голову. Ну, что вылупился? — неожиданно обратился Кудрявцев к парню в синем спортивном костюме, который внимал последним словам Романа с видимым интересом, даже придвинулся поближе.
— Чего? — переспросил парень.
— Что вылупился, говорю? А ну, пошел отсюда! Как вы мне все надоели, быдло вонючее!
— А-а…
Парень отставил свою кружку и расправил плечи:
— Ну-ка, пошли, козел, выйдем. Я тебе мозги сейчас вправлю, сука…
Толик увидел, как за спиной оскорбленного парня образовались еще трое таких же, как он, — грязноватых, пьяных и очень агрессивных на вид.
— Чего? — усмехнулся Кудрявцев. — Ты на кого лезешь, тварь?
После этого вопроса Роман получил быстрый и сильный удар кулаком в лоб и начал медленно падать назад. Двое из тех, что подошли к своему вонючему товарищу, очень прытко бросились к Кудрявцеву и, подхватив его под руки, повлекли к выходу. Толик почувствовал удар сбоку в живот. Его тоже схватили и потащили, почти понесли следом за Романом.
«Вот и допрыгались!» — Не успел Боян подумать это, как уже оказался на улице и понял, что все его мысли насчет того, что в центре Москвы им поможет милиция, придут на помощь люди, оказались тщетными и наивными.
Едва они вышли на тротуар, как тут же, повинуясь толчкам, пинкам и ударам своих провожатых, оказались в мрачной подворотне, сразу ведущей в следующую, за ней обнаружилась еще одна, и еще… Это был почти питерский лабиринт проходных дворов, каких в центре Москвы тоже немало. Но если в городе на Неве Толик прекрасно ориентировался в запутанных центральных кварталах и мог даже предугадать, оканчивается ли тоннель двора тупиком или имеет связь с улицей, то здесь он совершенно не понимал, как выбраться из сложившейся ситуации, в какую сторону бежать, даже если ему удастся выскользнуть из чужих грубых рук.
Их протащили еще несколько метров и толкнули за угол, к шеренге помойных баков. Кудрявцев едва не упал прямо в кучу мусора, но устоял на ногах, удержавшись за бурую металлическую крышку бака, на боковой стороне которого неровными буквами, яркой белой краской было написано таинственное слово «Пухто».
— Ну, Гена, чего будем с ними делать? — спросил один из тех, кто придерживал за рукав Толика. — Сразу упиздим, или?…
— Сразу, — сказал Гена, тот самый длинноволосый гопник, который бегал за водкой для Кудрявцева. — Эти пидоры мне с первой секунды не понравились. Суки.
Он шагнул к Роману, как-то игриво изогнулся всем телом, видимо, стараясь рассеять внимание противника, и ударил Кудрявцева ногой в пах.
Толик зажмурился и вдруг почувствовал, что хватка, сжимавшая его локоть, ослабла.
— Ах ты, тварь! — завопил кто-то совсем рядом. Толик понял, что кричит тот, который секунду назад держал его за руку, и открыл глаза.