Выбрать главу

— Что это было? — спросил Борис.

Кирилл сидел на снегу и счищал со скорчера налипшую грязь. Одри наматывали на обезображенное запястье фольгу.

— Что это было? — повторил Борис.

Тишина. Странная тишина и забытье. Пустота. Что-то или кто-то вырвал боль, остался лишь холод в опустевшей груди. Свет сгустился и обволакивал их фигуры. Не было ничего, кроме света, кроме плотных полотнищ, окутавших мир.

— Где мы?

Ничего, кроме света и снега.

Борис встал и сделал шаг и в тот же миг нечто сдвинулось в сияющей пустоте, сгустилось, протянулись еще невидимые прожилки, напряглись, притаились за порогом видимости, как липкие паучьи сети. Стало жутко. Страх длинным, мокрым, похотливым языком провел по спине и замер на затылке самым кончиком, острым, льдистым гвоздем нарастающего озноба.

— Подожди, — сказал Кирилл, закончив чистить скорчер. — Не так быстро.

Он приладил ремень, поводил тяжелой машинкой, проверяя балансировку.

— Это все, что осталось? — спросил Борис.

— Это все, что осталось, — повторил эхом Кирилл. — Ну, еще и она.

Борис наклонился к Одри и тронул ее за плечо.

— Одри… Одри…

— Бесполезно, — сказал Кирилл. — Кто-то все равно должен был выйти из строя. Нам повезло больше.

— Что с ней?

— С нас взяли плату за проезд в туле.

Борис присел на корточки, отсоединил Одрину маску и осторожно положил ее на снег. Белое лицо, белые глаза, синие губы. Он оттянул кончик ее рта, запекшиеся губы разошлись, лопнули, в трещинах проступили капельки крови.

— Может, у нее шок?

Кирилл погладил Одри по волосам.

— Не знаю. Какое это имеет значение? Все знают старый расчет — порог туле — минус один. Справедлив он или нет — спорить бессмысленно. Да и с кем здесь спорить?

— Минус один… У нее тоже была мечта.

— Желание, — поправил Кирилл. — Желание.

— У нее была мечта, — упрямо сказал Борис.

Кирилл пнул маску, и карикатурное, уродливое лицо отлетело в свет. Тонкие плети сенсоров зашевелились растревоженным комком змей.

— Здесь не сбываются мечты. Здесь сбываются только желания! Желания! И то, если дойдешь.

— Она… желала перестать быть нечкой…

— Завидное желание, — сказал Кирилл. — И оно сбылось. Теперь пора и нам подумать о своих желаниях.

Борис сходил за маской и приладил ее на место. Швы заросли, и он кончиками пальцев почувствовал вибрацию. Визоры продолжали бездействовать, но система жизнеобеспечения работала. Он ухватил Одри под руки, попытался поставить на ноги, но колени подламывались, и она сломанной куклой валилась на снег.

— Оставь ее.

— Не могу.

— Она все равно не сможет тебе помочь. Как пиявка она бесполезна.

— Это мы еще увидим, — пообещал Борис. Он взвалил Одри на спину, ремнем перехватил ее ноги под коленям и стянул его потуже. Взял за руки и повернулся к Кириллу.

— Я готов.

— Брось ее. У тебя не так много времени. Скоро будет ломка.

— И я стану бесполезным? Еще один ключик перестанет быть полезным? Борис сделал шаг вперед и дуло скорчера уперлось ему в живот. — Я потащу ее. И тебя это не касается.

Заряд брони подходил к концу. Надоедливый зеленой огонек стал теперь надоедливым красным, экзоскелет неприятно размяк и придавал движениям плавность и замедленность. Иногда батарея выдавала неожиданно сильный импульс, быстрота и твердость возвращались, но через несколько шагов бронированная шкура обвисала еще больше. Как я тебя ненавижу, говорил Борис доверительно Одри и делал шаг. А я тебя ненавижу сильнее, чем ты меня, шептала Одри окровавленными губами, и ее тело расслаблялось еще больше. Теперь казалось, что в нем нет ни одной твердой части — лишь тонкий мешок с тяжелой жидкостью внутри. Кровью. Целый мешок крови. Пиявка жадная. От пиявки слышу. Я не пиявка. Тот, кто спаривался с пиявкой — еще хуже пиявки. Первый раз о таком слышу. Вот теперь знай. А для чего вы тогда нужны? Мы? Да, вы. Для чего вы еще нужны, как не для спаривания? Походные влагалища с ногами и глазами. Не злись. Злюка. Мы — лечим. Это что-то новое! Лечебные пиявки! Ты меня рассмешила. И что вы лечите? Мы лечим все. Жизнь. Страдания. Бесполезность. Ах, да — любовь. Может быть, тогда проще колоться каким-нибудь синтетиком? Тоже радикальное лечение. И спариваться друг с другом? Или с самим собой? Ха…

Свет. Кругом свет. Он переливается, сгущается, рвется и снова сплетается в непроницаемую пелену пустоты. Лишь под ногами продолжает хрустеть снег, словно крупные осколки стекла. Противный хруст. Хочется избавиться от него. Отрываешь одну ступню от земли и мечтаешь замереть. Именно так — мечтаешь. Замереть недвижимым изваянием, железным болваном до конца всех времен. Потому что это не снег. Здесь не может быть снега. Это промороженные, очень хорошо промороженные кости Тех, Кто Не Дошел. Миллионы и миллионы тел, спрессованных в ледник, в громадный ледник Великого оледенения Ойкумены. Разве он — только здесь? Разве ты не видишь его повсюду? Куда не ткни — везде только лед, плотный костяной лед стылых планетоидов. Молчащий лед, потому что мертвым не о чем говорить. И с мертвыми не о чем говорить. Как и с живыми.

— Я тебя хочу убить, — бормочет Борис. Ноги его подгибаются, броня оплыла неряшливыми складками и покрылась нездоровыми вздутиями. Нечка висит на нем и даже сквозь скорлупу панциря доносится ее гниение. Громадный, разлагающийся лигух. Даже после смерти он еще крепко присасывается к жизни.

— Я хочу тебя убить, — повторяет Борис, а ангел все крепче обнимает его горячими руками. Красивые, размашистые крылья раскрываются над ними черным куполом, отгораживая от остервеняющей белизны. Странные крылья — покрытые чем-то, что напоминает мех примитивных млекопитающих. Они волшебно шелестят, и каждый взмах позволяет сделать еще один шаг. Как будто это у него отросли крылья. Только ими еще надо научиться пользоваться, а то пока невпопад. Шаг, взмах. Взмах, шаг.

— Я хочу тебя убить, — упрямо говорит Борис, но это лишь хитрость. Отвлекающий маневр. Неужели он не замечает? Ожидает ловушек, лабиринта и не понимает, что самая главная ловушка — он сам. Она проглотила его, сжевала и переварила, а он не ощущает собственной пустоты. Надутый пузырь тела, надутый пузырь души и скудные капельки разума на эластичных поверхностях слюни надувальщика-демиурга. Он сам оказался ключом. Ключиком. Ключик открыл дверцу и стал не нужен. В туле не нужны подручные средства и предметы мебели. Но… Хитрость в том, чтобы не подавать виду. Не разрушать иллюзию, потому что так спокойнее. О, у него теперь огромный запас спокойствия. Ангел щедро поделился с ним.