— Я ненавижу тебя! Ненавижу!
— Я позволяю себя любить, но я не знаю, любят ли меня и есть ли в этой любви хоть какой-то смысл. Ты — мой сон, мое орудие, приводной ремень, что оживляет муляж Человечества. И нет покоя в этом сне, лишь агония…
Путь Орла: Европа (Внешние Спутники). Царица пчел
Цветы замерзали. Адская стужа превращала розовые лепестки в хрупкую драгоценность, в прекрасный камень, светящийся изнутри алыми точками пыльцы, готовой вырваться на свободу и уничтожить тех, кто еще был жив. Куски изумрудного льда отслаивались при каждом движении, обнажая шафрановую плоть, которая тут же сжималась от укуса космического холода, по ней пробегали волны золотистого света, из полупрозрачной глубины поднимались скопления черных крапин, проступали на потерявшем защиту участке и распухали дрожащими комками густой слизи. Соцветия выбрасывались хаотично, словно крошечные взрывы буравили колоссальное тело харибды; фонтаны индигового снега взмывали на неимоверную высоту и расплывались в ауре планетоида переливчатыми облаками. Тонкие хлысты стеблей не выдерживали тяжести еще не сформированных бутонов, упрятанных в шоколадные мешочки, и пригибались, ломались, падали на разверстые устьица. Тварь пожирала самою себя.
Двигаться не было сил. Боли в ногах не чувствовалось — близкая смерть пока милосердно остановила визжащую пилу, перепиливающую колени. Казалось, что тело распухло от непрерывно вкалываемых наркотиков, превратилось в легкий шар, готовый оторваться от поверхности и взлететь в гипнотизирующую бездну неподвижных звезд, подмигивающих сквозь газовую вуаль разноцветных облаков. Стоит только оттолкнуться руками и взмоешь над полем проигранной битвы, над Бычьим глазом, смотрящим лишь на тебя и только на тебя, потому что вы остались наедине — один на один, и он уже ни за что не выпустит свою добычу, прихлопнет жалкую пчелу, потерявшую жало.
"Где ты, Возлюбленная?! Почему ты покинула меня на пороге смерти?"
Вот он — долгожданный отрыв и полет над космическим кровоподтеком, сплетенным из неровных концентрических линий, сотканным из узких и широких разломов космического столкновения могучих сил, перетянутым руслами медленных ледяных рек, с каждым оборотом планетоида ленивой настойчивостью пользующих чудовищную рану все новыми и новыми пластами бесценной субстанции.
Мозаика льдов, конамарного хаоса, рафтовых земель, макулей, кратеров, русел, пятен — рассыпчатое единство на границе двух бездн, где не всякий решится предпочесть замкнутость Ойкумены неизведанной бездне Теллуса. Каждый, увидевший со стороны этот изукрашенный шар неряшливо освежеванного тела, обречен постоянно ощущать пристальный взгляд его паучьих ок, пробивающихся до самой глубины древнейшей памяти и простых рефлексов лагганий, аномалокарис, пикай, виваксий — студенистых рабов Венда, уже забывших потенцию безжизненной водной стихии и ужасающихся самой идее холодной колыбели, загоняя мистический страх под массивные континентальные плиты цивилизованности и культуры, не замечая как кипящее давление неукротимой магмы инстинктов выпирает транквильность прагматизма и холодности под небеса, потеющие ненавистью и жестокостью…
"Проснись, моя Возлюбленная, проснись!", — шептали сотни губ и целовали тело, прогоняя последние остатки стылого сна гибернации сладкой истомой возвращающейся жизни. Холодная тьма подарила напоследок едкий запах гальванизирующий смеси, маска оторвалась от лица и уехала вверх, теперь неприятно похожая на подрагивающий зев марсианской пиявки. Заработали стоки и кубовая слизь с печальным чмоканьем отпустила Одри. Не грусти, хотела она засмеяться, я еще вернусь в твои объятия, но приторная волна накрыла ее, сжала, согнула в бесстыдном наслаждении окончательного пробуждения, мягкие уста прекратили свои поцелуи, и Одри, ухватившись за поручни, села в колыбели. Материнская стена отодвинулась, густая пелена жара разбавилась работающим охладителем, что-то шепчущие губы растворялись розовыми мазками.
— Мне очень хорошо! — крикнула Одри. — Нет ничего лучше жизни!
Возбуждающие феромоны мягко сжимали сердце и дуновениями подгоняли кровь. Внутри была весна.
— Я рада твоему пробуждению, Одри. У нас много дел.
Тонкие нити пуповин усыхали и лопались, окончательно освобождая ее.
— Я что-то видела, — жуткая тень ударила по глазам, и Одри внезапно заплакала. — Я что-то видела, Возлюбленная… Это был не сон… Там нет снов… Просто приоткрылась дверь, и во тьме…
— Не плачь. Побочный эффект. Ты сама знаешь — побочный эффект. Радость, наслаждение, оргазм, эйфория, страх. Потерпи…
Скоро все должно было кончиться. Одри уцепилась за выступ на льду и подтянулась. Ноги волочились и мешали. Еще, еще немного… Прочь от смертоносного цветения вечно голодной твари. Сколько она дремала под черным небом? Чего ждала? Наверное, ее сны были ужасны. А теперь еще чуть-чуть, потому что надо ползти, ползти, словно глупая, безмозглая личинка, ощущая приближение гибели. Ты хочешь меня сожрать? Это непросто, ведь я еще могу шевелить руками, ноги мне ни к чему. Ты думала — в ногах все дело, из-за того, что у тебя нет ног, а я говорю тебе — подумаешь ноги! Не в ногах дело. Подавись ими! И не в руках. А в том, что я пока еще хочу жить, жить даже тогда, когда никто в моей жизни не нуждается… Она ведь не нужна даже тебе, тварь! Ты — примитивное создание, ты тоскуешь о свете и тепле, а я не знаю как их погасить. И не могу убраться с твоей дороги…
Иных звуков не было, кроме дыхания и писка маяка. Одинокий писк одинокого маяка. Остальные замолчали, поблекли, погасли, оставив лишь черные вкрапления темноты в уголке левого глаза. Катастрофа. Провал. Безмолвие. Жуткое безмолвие Ойкумены. И лишь яркий свет впереди. Расцвеченная аварийными огнями игрушка, посадочный модуль, единственное, что может ее спасти. Или убить. Нужно только напрячься и ползти, ползти, ползти по индиговому льду, по льду, под которым скрывался величайший океан — Океан глубиной сто километров. Сто километров водяной бездны, тончайшая пленка обычной жидкости, растекшейся по переохлажденной субстанции, где каждое возмущение, каждая приливная волна порождает объемную кристаллизацию и выброс чудовищного количества тепла. Сучья течка. Катаклизм предоргазменного действа, когда проклятая Европа готова к случке… И все, что ей нужно, это добраться до корабля.
Просто. Очень просто. Нужно встать на бездействующие ноги и пройти, нет, лучше пробежать оставшийся отрезок пути. Зачем она так далеко отошла? Надеялась кого-то спасти? Они кричали. Тысячи криков, вырывающиеся из ее рта, тысячи тел ее самой, тысячекратная боль и отчаяние тех, кто был только ею, послушными и доверчивыми частичками, крупинками ее самой. Даже не малые силы, а она сама, ее отражения, копии, единая воля и единый разум. Они верили ей, потому что и она верила себе. Но что такое вера внутри Хрустальной Сферы?
Теперь было просто тепло. Она шла по коридору, придерживаясь за материнскую стену, и множество глаз провожали ее взглядом.
— Ты прекрасна, Одри, — говорила Возлюбленная. — Ты мое лучшее творение. Я верю в тебя. Ты и я — одно. Вот истина.
Одри чувствовала, как за ладонью идет мягкая волна и как будто ласковый котенок проводит по кончикам пальцев шершавым языком. Клетки, клетки, миллионы клеток, новые подруги, новые отражения. Их когда-то презрительно называли Роем, но кто теперь мог быть сильнее их? И что вообще может быть сильнее эгоизма?
— Мы много экспериментируем. Мы ищем, ищем лучшее сочетание, но теперь в этом мало смысла. Думаю, что пора остановиться. Прекратить процессы и сосредоточиться на Великой Цели.
Одри стало грустно.
— Значит все изменится? Все будет по другому? Рой разделится?
— Слишком много вопросов, Одри, слишком много ответов… Я еще не решила.
Трутень сидел на корточках и смотрел себе под ноги. Сухая кожа, сжатый рот, вполне сформированные органы и легкая аура возбуждающих феромонов. Качественное создание, без отклонений.