Это оказывалось смутными снами, безвольно впускающими черные тени морлоков-големов, отбирающими новый продукт вечной юности для голодных утилизаторов великого извращения и бортовой сети. Оттуда не приходило вестей, не оказывалось легенд и мифов, услужливых к структурированию жуткого хаоса пробирочного ада, и все тонуло в милосердии непонимания и зацикленности в совершенно ином континууме выпаренной совести и человечности. Хаос, вакуум, меон, виртуальность — пространство под Крышкой, только и всего.
Сильные руки механизированных слуг выискивали счастливчика ночи, и с крепкого пожатия удушающей ладони, лохмотьями кожи обтягивающей искрящую моторику титановых штырей, начинался путь сквозь причудливость мандельбротовского космоса дробных производных, суррогата выжженной природы шекспировских пьес. Непонимание осколочной шизофрении вводило в транс обвисший клубок, кишащий паразитами, мир распадался на острые сколы, вонзающиеся в уши и глаза непереносимой яркостью и полнотой, сквозь прорехи реальности выглядывали злобные рожи безумных демиургов, ожидающих очереди вцепиться в противную глину и вылепить из нее такой же неуклюжий и уродливый сосуд горестей и бед. Синие тени бредущих кротов, посланных за Крышку, плутали в складках края и натыкались лишь на серую штукатурку фундамента мироздания. Животные сказочных городов и садов прогуливались по узким коридорам толкача, выкусывая большие куски концентрированных мук из артритных суставов исторической инерции нескончаемого угасания.
Тьма тянулась щупальцами к безумным глазам, но срывалась со стальных ног големов, перепуганная сиянием библейских заклятий, концентрировавших последние остатки веры — предлог к возрождению чуда и наследственной суеверности возделывателей пажитей небесных. Малая, даже — мельчайшая сила исходила накопленной грязью, визжала и трепыхалась под лаской ужасающих сцен, окончательно возрождаясь, очищаясь или преуготавливаясь к предсказуемому концу большого космического путешествия.
Ширь коридоров под связками труб и кабелей засорялась угрюмостью вырванных из злых щелей вечных карликов — служителей слепого молоха, ненасытного кровью и плотью, пламенем атомного распада и танцем стальной саламандры. Исторгнутые из своих берлог бесцельностью высшего осознания смысла и назначения массового жертвоприношения, они впадали в еще худший вид кататонии, грезя наяву об оставленных и сожженных каменных мориях пристанища прикормленных духов и неземных богов. Пальцы хватались за амулеты и обереги, шептали жуткие молитвы и проклятия заживо освежеванных слов, исходящих кровью идеи, отпугивая удачу от продирающегося сквозь пелену гравитации толкача, навлекая грядущее возмездие еще более неодолимой силы, пробуждающей искры утерянной человечности. Сквозь паутину шипящих и искрящих коммуникаций проникали яркие бритвы вечного света, выкашивая тьму в мокрую серость новоявленных троллей, каменеющих в страхе близости настоящего Солнца, и казалось, что кожа их начинает пучиться волдырями высыхающей субстанции, прорывающихся сыпучим, невесомым прахом.
Тяжкий топот надзирающих големов подбивал раскинутые ноги спящих и тоскливо совокупляющихся созданий, бесплодно и бессильно возвращающихся к забытью, прижимал их к холоду и теплу стен, пригоршнями бросающих за вырез комбинезонов масло потеющего корабля, пригибал к полу непокорный взгляд ищущей выхода клаустрофобии, выталкивал из вселенной корабля толпы безумных душ, на мгновения превращая беженцев в космическую пыль растворенного Я. Шаги стихали, и гул тишины вновь распадался под стонами и молитвами, шуршанием убогих узелков ненужного скарба и урчанием безнадежно пустых желудков.
Словно из несбыточных фантазий мог выплывать ржавый, неповоротливый бочонок на допотопных колесах, облитый химической бурдой утилизационных отходов — усвояемой смесью биологически активных элементов, убивающих голод и жизнь. Впряженные дежурные тоскливо стучали громадными половниками в измятые бока корабельной кухни, и глухой ритм разбавлял непереносимую вонь гниющей хлореллы. Чернели глаза и тянулись руки к густой бурде нищенского подаяния, просохшие куски водорослей отслаивались от колес космической сансары и падали на решетки пола, вбиваемые в преисподнюю преисподней в высшей степени продуманного, технологического ада новой эпохи. А снизу уже тянули острые мордочки крысы, расталкивая неповоротливых тараканов и прочих созданий, которым не было названия в равнодушной и неразличимой смеси остановившейся биологической эволюции. Метровые катушки-улитки прокатывались сквозь кишение паразитов, как неприступные крепости, разбрасывая икру и прогрызая слизистый след в гнилых отложениях.
Ослепшая и оглохшая жертва лишь обвисала неуклюжей марионеткой с надежных рук голема, рафинированно впуская под веки строго отмеренные дозы кошмаров, чтобы в неструктурированной бездне неосведомленности и дикости попытаться выстроить собственный миф сжимающегося и разжимающегося безумия корабля — единственного ковчега, которому предстояло утонуть в безводной пустыне под скорлупой Крышки. Путь продолжался и складки сменялись решетчатыми норами, обдающими жаром и дымом ненасытных утилизаторов поглотителей живой и мертвой плоти, великих высвободителей душ. Там тоже была своя прислуга согбенных карликов — уродов даже этого катафалка каприччос, козлов-провокаторов, ведущих обреченных на жизнь других, собственным видом и кривыми костями убеждая, что за стеной ледяного огня, в отверстой пасти синтеза и распада их ждет вечное освобождение. Длинные пальцы и паучьи лапы тянулись к шагающему голему, но тот равнодушно ступал среди малозначимых деталей живого толкача, забавы ради ломая им кости и пинками забрасывая во вспыхивающее ничто.
Карлики верещали и таращили блюдца-глаза на пускающую слюни восторга малую силу. В ней чуялось несвоевременность воображаемой участи, и темная толпа расслаблялась, обнаруживая зияющие дыры, исходящие бледным светом, в котором вились фосфоресцирующие мотыльки. Стоны и визг наполняли их до краев, переливались в рев работающих энергетических установок, а в звуках обыденных мучений проскальзывало нечто, что леденило выпотрошенные, пустые сердца прислужников Вельзевула. Объедки и обломки летели в вырастающий бесконечный лучистый столб, но бессильны были преодолеть поверхностное натяжение предохранителей. Ритуал повторялся, стоны материализовывались в очередной танец ярости, и голем свернул с маршрута к очерченной мусором яме.
Тонкие пуповины проводов пронзали собранные связки разнокалиберных тел — перемежающейся смеси малых сил, гномов, беженцев, карликов, виднелись даже лощеные тела живых игрушек великих, надоевших своей похотью, но и здесь сочащихся желанием наркотического оргазма. Дрожащие бордово-черные нити проникали в глаза и уши дергающихся и извивающихся батареек, вытягивая из них таинственное ману мирового электричества — свет успеха, счастья, наслаждения. Отработанные генераторы усыхали, чернели, крошились и опадали жуткими обломками на бесконечный транспортер все тех же утилизаторов. Замкнутый цикл производства — высшая ступень падения изнасилованной эволюции.
Свет вздымался к крышке корабля и распадался сверкающим сеянцем, опыляя тела эротических игрушек, экзотических бабочек и освежеванных туш. Снизу они казались неразличимыми, но радующими тенями на стенах мировой пещеры, исходящими соком подлинной жизни, той стоячей волны, что несокрушимо противодействует времени, энтропии, глупости и ритуалу. Непривычные глаза слепились и выжигались непознаваемой величественностью воссозданной гармонии — ад внизу, рай наверху, и лучистая беззаботность великих прибивала к решеткам пола неприхотливую бесполезность рабов древних механизмов. Только из глубин ям можно было бессильно и безболезненно смотреть в высь, в жутких мучениях неослабеваемого наслаждения разглядывая подлинные ценности настоящей человеческой жизни — тело, еду и красоту. Триада отражала жуть живых батарей, но кому было дело до того дерьма из которого произрастали польза, вечность и справедливость? Вселенная толкача — вот подлинная справедливость, польза и вечность, воплощенная мудрость архитектуры разума, как высшей функции утилитаризма эволюции.