Так рождаются забываемые легенды и поддерживаются древние архетипы осажденной пещеры — вечный сюжет навязчивого повторения, слабое эхо стремления к чистоте и прекрасному, измятому идеалу эстетики разума и стойкости на закате мира, на пороге коллапса в подлинную точку невозмутимых эгрегоров. Словно бог очнулся в своем нежелании всемогущества, искалеченный и оскопленный творец тягостной слепоты образа и подобия, решив гасить звезды душ в странном плане таинственных преданий, легком намеке на значимость, на штрих движения к совершенству прочь от горечи разрушаемых эйдосов, забывших стремление к проявлению, беседе и становлению.
Давление силы формировало очаг температур, в котором безжалостно переплавлялся социальный кристалл древней иерархии и аморальности, где взрывная реакция сознания вывернула обман и старчество в обращенную подлинность истинных ценностей, воззвав под Крышку то редчайшее мгновение настоящего чуда — жалости и поддержки у животных, вырывающих собрата из пасти крокодила не ради стаи, равнодушной к потерям и обретениям, но ради самих себя, ради неподвластного движения вечности и спасения пусть изуродованных, но все-таки сердец и душ.
Одри слушала и чувствовала эту долгожданную легкость, облегчение взгромоздившейся на плечи Крышки, которую удерживали, вернее — пытались удержать энергия боли, взрывов, мучений, отчаяния, всех жутких эмоций разрезаемых тел, но которая, оказывается, подчинялась иным сторонам тьмы, которая превращалась в меон, границу движения — бесконечность свободы ждущей вселенной, света, готового проникнуть в запертую, полутемную и мрачную комнату.
— Кто они?
Офицер затих, сверяясь с записями:
— Точно не установлено, Даме. Отбросы. Мятежники. Сумасшедшие. Это не регулярные войска. Случайные партизаны…
— Готовьте посадку. Мятеж подавить.
Даме обязана быть грозной. Даме — это безжалостность, это личный вызов, кара, неотвратимость. Мгла, которая сильнее садящихся аккумуляторов искусственного света. Давление, в котором кристаллизуются алмазы редкой человечности. Она обязана снисходить и наказывать. Восстанавливать маразм уютной могилы грезящих великих под горами ледника, вгрызающегося в горячую волну сопротивляющейся Трои. Ничтожная Избранная, не склонная к лживым миражам собственного достоинства, с малости втоптанная в грязь будущего предназначения, непонятной случайности, открывшей единственный верный взгляд в мешанине теорем военного искусства. Это все она, Одри.
Поверхность планетоида расправлялась фрактальностью новых складок и кратеров, бьющими дымами выгорающих шахт и ПРО, где среди мертвых ландшафтов просвечивали ввергнутые в хаос островки упорядоченности космодромов и гравитационных лифтов, в лучах которых еще медленно кувыркались поднимающиеся к небу и опускающиеся вниз глыбы руды, крошки тел и обломки зубастых проходчиков, истекающих кровью смазки и горючего. Злобный лабиринт был разрушен, и сквозь изломанность Громовой Луны мрачные очертания грандиозного сооружения, веков вгрызания в льды и камень, проявлялись, как на старинной фотографии под слабой засветкой оранжевых дуг планеты-гиганта. Багровые гейзеры взрывов перфорировали горизонт и расплывались скоростными реками огня, вздувающихся, словно переполненные кровью старческие жилы, порождая новые язвы и фонтаны, и оставляя позади угольные отметины органического пепла.
Посадочный купол вспыхнул радужной пленкой, впуская шипастое тело флагмана, и в колоссальном колодце стали пучиться сопроводительные огни, вписывающие рейдер во все новые круги ада, разгоняя смог пожаров, сочащийся из бесчисленных сот жилых и рабочих уровней, бельмастыми глазами мертво таращившихся на сердце сошедшей с небе гибели. Серая долина в бездне Коцит впитывала яркие краски, набухая расходящимися валами уничтоженных первой волной транспортников и челноков — бесполезных груд мешанины железа и пластика, раздавленных насекомых с вытекающей жижей ракетного топлива. Угрюмые жуки отгребали мусор к далеким стенам космодрома, а позади громоздились желтые пакеты останков — будущей пищи вечно голодных утилизаторов.
Теперь уже далеко вверху все еще вырывались плазменные струи расчищаемых лабиринтов, и в ослепительном клублении спеклов проглядывала мозаичная увертюра карающего спасения, растянутые и уродливые лица, впитавшиеся в хаос разогнанных частиц и внезапной тьмой мистически оседлавшие равнодушие природы, пустыми ртами и эхом страха выкрикивая вслед Одри неразличимые проклятия. И странным, успокаивающим отзвуком в воображаемой шири медленной воды и зелени далеких африканских берегов возникала медитативная музыка, странное и забытое знакомство печали, древняя умудренность женского начала, войной вплавленного в распадающийся механизм смысла Ойкумены, ее двигателя, бурой и грязной основы примитивных страстей, как вечно не сбывающегося намека на Золотой век окончательного заката Обитаемости. Волны оплетали тело, в ужасе волшебной жестокости, отъявленного равнодушия и скрываемого наслаждения проступал фон величия, грандиозности содеянного, и каждая жизнь, отданная на заклание традиции, возносилась, воспарялась в тайные эмпиреи. Кто-то щедро пролил контрастность в растерзанный коннект умирающего планетоида, оживив его макияжем посмертного существования, извращенной красоты лакированных мазков и удачных ракурсов, аранжировки гибели богов.
Новые властители бездны рельефом искусственных тел и белой брони проступали сквозь пугливый сумрак догорающих машин и затухающих очагов закаливания податливой массы ничтожества, которые обрели требуемую твердость, и Одри даже здесь чувствовала упрямые узлы сопротивления, но напалм с неукротимостью законов физики вгрызался в кимберлитовый новодел, выжигая алмаз человеческих душ. Повод для грусти, но под Крышкой нет восходящего прогресса мудрой эволюции, ничто не сдвигается в кодах тела и духа, лишь вот такие организованные случайности синергетики морали возбуждают редкий феномен уважения, интереса, скрываемых в исцарапанных ладонях злости и ярости.
Плащ мешался тяжестью целомудренной ослепительности в мещанине мелких осколков космодромной бесконечности. Колоссальные трубы гофрированных переходов и погрузчиков мертвыми хоботами провисли на границе натяжения света и силы, покачиваясь в такт взрывов и окутываясь огоньками шаровых молний. В распятых пастях виделась торопливость эвакуационной паники, захлебнувшаяся горами нищенского скарба, полосами радиационной защиты, алыми флагами реющих в выхлопах запущенной вентиляции.
Одри расстегнула застежку и выскользнула на обманчивую твердь негостеприимного космического берега в раскинутый узор тупого совершенства мощи и внезапности, ударного кулака космического флота, с упрямством крушащего последние устои хаотического равновесия в Системе. Эфемерность подиума, нетерпимого Даме, заменялась эрзацем неудобного стула — пластиковой убогости казенного содержания где-то на дне гравитационных колодцев, но в недрах сожженного муравейника выглядевшего чужеродным свидетельством фальшивой символики безжизненности и жестокости.
Завораживающий живой кристалл ровных и совершенных построений безликих тел, утомительно-однообразных под жутью масок, но обращенных к инстинкту властного ритуала, неосознанно порождавшего величавое сопровождение грустной медитации забытой мелодии сказочных островов и цивилизаций, ностальгической дымкой прикрывало обезображенное черными и бугристыми язвами неуютность Коцит, заставляя с легкостью преодолеть пугающие метры концентрированной смерти, в которой угадывались собственные черты, и сесть на шаткий пластик раскрытой ладони все такой же вызывающей белизны.
Вот в чем было дело. Здесь не только не помнили Солнца, здесь еще не переносили яркой точки континуума спектра, заменяя режущую невинность и чистоту всеми оттенками тьмы, грязными мазками естественной гнили металлов и тел, прагматикой экономии и равнодушия к своему гнезду. Уже с самого исхода в цветовой унылости Громовой Луны читалась вечная обреченность ищущих пристанище в неприкаянной бездне невозможной тесноты Хрустальной Сферы. Тьма нор изгоняла время и изменчивость, втискивая в пустоту глаз фанатичность и одержимость неукротимого металлического и химического голода Внешних Спутников, не в силах переварить потенцию боевой мощи и ссужающих своих врагов зародышами собственного тупика, мрачной безвыходности массовых жертв во славу задумчивой вселенной, равнодушно перебирающей оборванные нити космологической судьбы.