Меня не поняли.
– Играйте афериста, – сказал продюсер.
– Инфернального афериста, – уточнил режиссёр и сделал рукой таинственный пасс.
Продюсер Буткевич объяснял мне, как маленькому:
– Ваш главный выход – в четвёртой серии. Там что-нибудь и случится, связанное с вами. А пока вы только пришли. Пришли и пришли. Конец серии.
Нет, мне не хватало определённости. Я бы предпочёл, чтобы объяснила мне автор.
– Может, вы намекнёте в самых общих чертах, что может случиться, связанное со мной, в четвёртой серии…
Автор Марьяна мне не ответила. Ответил Буткевич. Он сказал:
– Вы умрёте. И это главное.
– Так скоро? – Я был разочарован.
– Умрёте, в этой же квартире. В четвёртой серии. Не печальтесь, эта история не про вас. Так что не важно по большому счёту, аферист вы или не аферист.
Что-то было обидное в его словах. Чувствовал себя лохом. Даже не заикнулся о заработке – меня поманили, а я и примчался, как мальчик.
– А зачем?
И тут вмешалась Марьяна:
– Глупый вставной номер. Мне это не нравится, Роман. Очень не нравится. Мы же договаривались, я должна расписаться, чтобы всё само собой покатилось, умирать начнут с пятой серии. С пятой!
– Феликс хочет с четвёртой, – тихо ответил продюсер.
– Он обещал не вмешиваться до пятой!
– Он и не вмешивается, он просто хочет, чтобы первая смерть была в четвёртой. Не важно чья.
– Раньше он не говорил про четвёртую… Он говорил о пятой! Убедите его, чтобы первая смерть в пятой была.
– Марьяна, зачем же мы тогда сегодня его пригласили? – спросил режиссёр («его» – это, значит, меня: зачем меня пригласили?). – Надо было его в четвёртую пригласить… В пятой бы и угробили.
– Я никого не приглашала, это всё Роман придумал.
– Вот так: чуть что, сразу Роман, – произнёс Роман Михайлович неправдоподобно обидчивым тоном; он опустился на корточки перед Марьяной. – Мы тебя ценим и любим, а ты не знаю что говоришь, – смотрел ей в глаза снизу вверх. – В чём проблема? Нет никакой проблемы!.. Ты же написала уже, как он появляется… Теперь отдохнёшь и напишешь, как он… ну… бух на ковёр… Мы так не умеем, как ты, а у тебя гениально получится!.. Марьяночка, правда?
Он взял её руку и по-театральному поцеловал.
Автор Марьяна не шевельнулась.
– Хочешь, Юра на колени встанет?
– Нет, Рома, подожди, – Юра сказал, – давай побережём мои колени для более критической ситуации.
Замолчали. На лице Марьяны – ни тени улыбки. Стоп-кадр. Я взглянул на Настю: что это значит? Настя отрешённо глядела на сахарницу. Может, это у них было и в порядке вещей, но мне стало неловко; так или иначе разговор касался меня. Слышно было, как устанавливают софиты на лестничной площадке. Я спросил:
– Меня убьют?
– Инфаркт миокарда… – небрежно произнёс продюсер.
Он царапнул меня холодным взглядом и пробормотал в сторону:
– Вследствие спазма артерии. На фоне стенокардии.
Пришёл оператор, сказал, что пора. Все поднялись, кроме Марьяны, автора. Она одна осталась на кухне.
Ничего, ничего. Я сыграл им «инфернального афериста» – без роду без племени – неизвестно кого, неизвестно откуда. Нотка, думаю, получилась даже очень тревожной. Настя изобразила лёгкий испуг.
Только выключили камеру, Буткевич отвёл меня в сторону. Достал из бумажника пятьдесят долларов (без конверта); я взял. По тем временам это был приличный гонорар – для нашего города (и для нашей профессии). Я, конечно, предполагал возможность пятидесяти, но должен сознаться, реально рассчитывал на меньшее. Я и двадцатке был бы рад. Роман Михайлович посмотрел на меня пристально, сказал: «Вы нам понравились, не обессудьте», – и достал ещё пятьдесят – из кармана брюк.
2
Из актёров мы с Бережковой последними покидали квартиру Хунглингера. Роман ещё там что-то обсуждал с оператором и режиссёром, и кто-то оставался убирать на кухне, а мы с Настей уже спустились по лестнице, когда внизу нас догнали на лифте два Саши, художник и звукорежиссёр. Вышли на улицу вчетвером.
Расходиться не торопились.
Саша-звукорежиссёр угостил сигаретой.
Минута выбора. По домам – или как?
За знакомство? За встречу? За успех безнадёжного дела?
– Должна тебе заметить, выглядишь ты недурно.
– Мерси. Как раз тебе комплимент хотел сделать.
– Хотел – значит не сделал.
– Ну почему же. Цветёшь!
– Конечно, цвету. Развод – второе рождение.
– И второе дыхание, – вмешался художник Саша.
– А вы не подслушивайте.
– Ну так что? Идем в «Пики»? Это туда, – показал мне Саша-звукорежиссёр. – Наши там уже.
Дело хорошее, но:
– Мне надо денежку поменять.