В само центре стоял стул. Деревянный, но очень массивный. На его корпусе виднелись крепления для рук, а снизу — для ног.
Страх наполнил девушку.
Неужели они посмеют сделать это? Разве они не знают кто я такая?
Вопросы рождались в ее голове быстрее ответов. Она пыталась взбодриться, но чем глубже входила в комнату, тем явнее становились цели Хаммонда.
Группа распалась. Двое мужчин отошли в стороны и дали девушке осмотреться. Но здесь нельзя было разобрать ничего кроме стула. Вот взгляд упал на нечто похожее на широкий стол. Силуэт старой мебели то появлялся перед ее глазами, то пропадал, уступая место другому силуэту.
— Что дальше? — не выдержав, она задала вопрос и посмотрела прямо в лицо старику.
Но тот не спешил отвечать. Он видел растерянность молодой девушки и вовсю смаковал ее волнение.
— Так что же дальше? — она постаралась придать голосу уверенности, но дрожь, возникшая в самый неподходящий момент, срезала все на корню, окончательно обнажив ее страх.
Он подал знак и, стоявшие в сторонах, мужчины вышли за пределы комнаты. Дверь закрылась и в воздухе нависла тишина.
Хаммонд медленно двигался по периметру вдоль стен, изредка бросая хитрый взгляд на испуганную девушку. Ему нравилось это. Чувство превосходства над другими. Столько раз он ощущал его прикосновение у себя внутри и радовался как ребенок. Он владел каждым нервом этой девушки, мог одним словом заставить ее плакать, смеяться, дрожать от страха. Он был похож на кукловода, чьи руки контролировали каждое движение и не позволяли игрушке вырваться из его костлявых рук.
— Я здесь по повелению вашего отца, Она. До него дошла информация, что во время пребывания на верху вы имели неосторожность не просто заговорить с этими безбожниками, но говорить с ними на равных.
Он проскользил взглядом по ее телу и ловил мельчайшие вздрагивания.
— Это очень насторожило Отца.
Девушке стало не по себе. Руки сжались в кулаки, а ноги были готовы подкоситься, как соломинки. Она не могла поверить в слова этого человека. Ведь там никого больше не было. Откуда они все узнали?
— Молчание в нашем случае, мисс, может трактоваться не в вашу пользу. Знак согласия, знаете ли.
Хаммонд подошел к деревянному стулу и облокотился на него, показывая к чему он может прибегнуть в крайнем случае.
— Это все ложь — она еле-еле выдавила из себя несколько слов и вновь ощутила колющую хватку ледяного воздуха, что врывался внутрь и скреб ее легкие.
— Я ждал этих слов, — он продолжал, — но мне, как доверенному человеку вашего отца, нужно нечто большее, чем просто отрицание. Как насчет более убедительных доказательств.
Но доказательств не было. Он знал это и спокойно ждал очередных оправданий.
Все это напоминало игру кошки с загнанной в угол мыши. Как бы сильно она не старалась оправдываться, Хаммонд легко парировал любые доводы, еще сильнее загоняя и без того напуганную девушку.
Глаза широко раскрылись. Темные зрачки впились в бледное лицо мужчины, ожидая приговора.
— Мне нечего предъявить вам, Хаммонд, и вы прекрасно знаете это. К чему этот разговор?
Старик удовлетворенно выпрямился и на лице родилась омерзительная улыбка. Она обнажила желтые зубы, оскалившиеся готовые впиться в очередную жертву.
— Вы правы. Я знал это еще до того как увидел вас. Несложно было сделать такие выводы. Люди хрупкие механизмы. Они ломаются от любого напряжения. От любой нагрузки, не рассчитанной на него. Именно поэтому нам поручено следить за этими механизмами, время от времени проверять их способность сопротивляться влиянию извне.
Он сделал шаг вперед. Затем, убедившись, что сопротивление почти сломлено, шагнул еще раз.
— Мисс Она, наша миссия подходит к завершающей стадии. Сейчас, как никогда проявляется истинная сущность человека и его веры. Мы не можем допустить, чтобы чужеродное влияние людей сверху нанесло непоправимый ущерб и пошатнуло веру наших людей.
Хаммонд замолчал и внимательно посмотрел на девушку.
— Подумайте. Если такому влиянию подвергнитесь вы, дочь нашего Отца, то, что скажут другие?
Его глаза раскрылись так широко, что глазные яблоки были готовы выпасть наружу. Их бледный, почти мертвый цвет, наводил страх на нее. Дыхание стало учащаться, а с ним и боль, что непременно попадала в грудь вместе с воздухом.
— Это ложь. Моя вера крепка как никогда.