Красавцем назвать Фишку нельзя. У него большая приплюснутая голова, большой широкий рот с кривыми желтыми зубами, он шепелявит, не выговаривает буквы «р» и сильно припадает на ногу.
Фишка был уже в летах, и если бы это зависело от него, он давно бы уже женился и осчастливил Глупск несколькими ребятишками. Но такова уж была его злосчастная доля — о нем забыли, и он, как это случается иногда в нашем книжном деле с какой-нибудь рухлядью, превратился в «лежалый товар». Забыли о нем даже во время «холерной рекрутчины», когда набирали женихов[8]. Глупская община в большом смятении хватала несчастных, калек, убогих, нищих и на кладбище среди могил венчала их с первыми попавшимися девицами, чтобы таким образом унять эпидемию. В первый раз община женила знаменитого безногого Ионтла, который передвигается на сиденье при помощи двух деревянных колодок. Его обвенчали с известной нищенкой, той, у которой зубы как копыта и нет нижней губы. Холера, конечно, испугалась этой молодой четы и после того, как с перепугу побила в Глупске множество людей, схватила ноги на плечи и поспешила убраться… Во второй раз выбор пал на Нохумцю, глупского юродивого, известного дурачка. Дурачок этот на кладбище при всем честном народе покрыл голову девице, у которой голова с самого детства была, с позволения сказать, покрыта «венцом»[9] и о которой в городе говорили, что она гермафродит. Народ, говорят, на этой свадьбе здорово повеселился, люди приятно провели время и на радостях выпили среди могил уйму водки. «Ладно, — говорили они, — ничего! Пусть плодятся дети Израиля холере назло, пусть множатся, пусть и нищие поживут в свое удовольствие…» Но не в этом суть!
Словом, о Фишке община забыла. На Глупск снова нагрянула холера, но и на сей раз она Фишке не помогла. Он по-прежнему оставался холостяком. Чего уж больше… Есть в Глупске некая безносая тетка. Ее дело — сочетать живых мертвецов: она боится, как бы не засиделись какие-нибудь калеки, нищие, убогие девицы. Для этого она пляшет среди улицы под пиликанье скрипача, подпевающего фальцетом, и собирает на тарелочку подаяние. Так вот даже эта добродетельная, милосердная тетенька совершенно забыла о Фишке и оставила его без жены. Очень жаль, конечно, беднягу, можно ему посочувствовать, но такова уж, видать, его доля.
Фишка обыкновенно ходил босиком, без кафтана, в одной лишь грубой заплатанной рубахе, в длинном замусоленном арбаканфесе и широких портках из толстого полотна со множеством складок. Занимался он тем, что в пятницу ходил по улице и выкрикивал: «Хозяева, в баню пожалуйте!» — а по средам: «Хозяюшки, в баню!» Летом, как только появлялись овощи, на улице слышался его шепелявый голосок: «Пожалуйте сюда! Вот молодой чеснок!» В бане он сторожил одежду, подавал шайку воды, мастерски укладывал грязное белье, подносил курильщикам уголек, перекидывая его из одной руки в другую, и получал за все это целых два, а то и три гроша. На этом основании Фишка считался причастным к лицам духовного звания и имел кое-какие права, как, например, — ходить вместе с извозчиками и банщиками к местным обывателям в праздники пурим и хануко за подаянием, приходить с этой компанией на семейные торжества у посетителей бани и получать рюмку водки с куском медового пряника, а в пасху ходить с сумой и собирать куски мацы.
Я очень хорошо знал Фишку, любил с ним беседовать, и слова его порой доставляли мне истинное удовольствие. Он вовсе не был таким отпетым дураком, каким казался. Каждый раз по приезде в Глупск я первым делом спешу в каменную баню прожарить одежду, чулки, попарить косточки на верхнем полке. Говорите что хотите, но это для меня самое большое удовольствие. Что, кажется, может быть лучше, чем пропотеть как следует? Уверяю вас, даже сейчас это доставило бы мне огромное удовольствие, если бы солнце не светило прямо в лицо.
— А ну-ка подвиньтесь, реб Алтер! Подвиньтесь, пожалуйста, еще немного! О! Вы, я вижу, здорово потеете, не сглазить бы! А ну-ка подвиньтесь еще малость. Вот так, так!
— Да ладно! Хватит! — сердится Алтер. — Лежу, кажется, хорошо. Не тяните, прошу вас, за душу. Рассказывайте покороче.
8
Во время какой-либо эпидемии верующие евреи устраивали венчания на кладбище. Для этого подыскивали женихов и невест среди калек и нищих.