Музыка, кажется, вернула Иванову жизненный оптимизм. Отбросив свое похоронное настроение, он протянул руку за гитарой:
- Ну-ка, дай-ка. Я тут на днях классную вещь слышал. Не знаю, кто написал, но - наш человек, точно. За душу берет.
Он посерьезнел, настроил инструмент и в наступившей тишине зазвучали аккорды в темпе марша.
Карабин - на плечо.
Слезы - к чертовой матери.
Будет нам горячо
В жаром пышущем кратере.
Мы прочешем весь лес
Как породу старатели.
Натворим мы чудес
Батальоном карателей!
Войте, волки, в лесах,
В затаенных местах!
От фуражек зеленых
Зарябило в глазах!
Вы подохнете скоро
Без могил, без крестов.
Мы - собачая свора
В двадцать тысяч штыков.
Егерями войдем
В лес в околышах синих.
Хутора обольем
И землянки бензином.
Мы прочешем листву,
Перемесим мы глину,
Расстреляем Литву,
Разопнем Украину!
Впереди - темнота,
А в руках - автоматы.
Позади нас - война,
Буковина, Карпаты...
Сантименты - потом!
В то, что делаю, верю я!
Помни: в сорок шестом
Нас послал сюда Берия.
Сантименты - потом!
Смерть идет неизбежно.
Снова в бой, но зато
Наше все побережье.
Мы прочешем листву,
Перемесим мы глину,
Расстреляем Литву,
Как тогда Буковину.1
Выслушав благодарности и пообещав всем желающим потом записать слова, исполнитель снова заметно погрустнел.
Задумчиво рассматривая свой захватанный стакан, Иванов заметил старшине:
- Между прочим, стаканы надо мыть с обеих сторон.
- Во-во! - поддержал Кулинич. - Изнутри тоже!
Еще раз неприязненно покосившись на стакан, Иванов встал и прихватив сколько смог посуды, направился в умывальник. Плеск воды был перекрыт неприличным звуком со стороны Шпагина. Рация у него в папке издала нечто среднее между автоматной очередью и предсмертным хрипом.
- Достала уже! - он попытался извлечь аккумулятор, но безуспешно. Выключатель же отломался уже давно.
Рация хрюкнула и вполне членораздельно произнесла: "...одтверди прием!".
Сладив с техникой, Шпагин вновь вооружился бутылкой, но стаканов на столе не было. Как по заказу, за спиной скрипнула дверь.
- Давай посуду, - и участковый протянул руку!
- Не дам! - грозно рявнул зашедший в комнату Валентинов. - Вот вы чем занимаетесь! И это на месте происшествия! В служебное время!
Из-за спины разгневанного начальника с ненатурально честной физиономией торчал замполит Незлобин. Время от времени он пытался выскользнуть за дверь, но начальник мертвой хваткой придерживал его за пуговицу на обшлаге.
- Наливай! - очень кстати провозгласил Иванов, появляясь с чистыми стаканами.
- Я запрещаю вам спаивать моих подчиненных! - загремел Валентинов, обернувшись. - Вы дезорганизовали работу всего отделения. Вон, старшина уже лыка не вяжет!
- Никак нет, товарищ майор! Вяжу! - с этими словами Калашников вскочил, опрокинул стол и вытянулся по стойке "смирно".
На китель Валентинова выплеснулась изрядная порция водки с соответствующим количеством закуски. Замполит за спиной у начальника остался сухим и, воспользовавшись замешательством, улизнул, оборвав пуговицу. Пресс-дива геройски попыталаь спасти положение:
- Минуточку, товарищ начальник! Я вам сейчас тряпочку принесу и все приведем в порядок! - она ослепительно улыбнулась и выпорхнула из комнаты.
Валентинов с видимым героическим усилием притормозил на языке поток вполне конкретных эпитетов. На Иванова (с его молчаливого согласия) свалилась вся ответственность за учиненную пьянку - как на единственного неподчиненого Валентинову в этой комнате.
- Мальчики, а в этой комнате правда убийство было? - Зоя вернулась из ванной, держа в руках забрызганную кровью футболку.
- Кажется, еще одно будет сейчас! - Валентинов все не мог успокоиться.
Но Иванов сориентироваля мгновенно. Он как-то сразу заполнил собой всю комнату, оттерев начальника в угол. На глазах у присутствующих опер мгновенно протрезвел. Кажется, исчез даже запах.
- Откуда у тебя это?!
- Да вот, я же за тряпкой пошла, под ванну заглянула, а она там лежит...
- Опер взял футболку двумя пальцами. Из-под пятен крови ехидно улыбающийся ковбой предлагал дармовое "Мальборо".
"Есаулъ" в своем рассказе как раз и описывал эту майку. Хусаинов очень гордился тем, что потом сумел исключить ее из протоколов допроса. Найденные взамен липового Меснянкина реальные свидетели, видевшие Гринберга в тот вечер в общаге, не сговариваясь, показывали, что он был в майке "Мальборо", но таковой среди вещей подозреваемого не нашли. Прекрасно сознавая, что такое несоответствие материалов дела тянет, по меньшей мере, на возврат на доследование, если не на оправдательный приговор, Хусаинов приложил неимоверные усилия на сглаживание противоречий. Уговорить свидетелей на другую одежду не удалось. Была мысль заменить несговорчивых свидетелей другими, более сговорчивыми ребятами, но сложностей такой вариант сулил не меньше. В результате в протоколах допроса свидетелей Жбан ловко опустил вопрос об одежде.
И сейчас неожиданное появление на свет вожделенной улики произвело на всех посвященных потрясающее впечатление.
- Сергей, понятых! - скомандовал Иванов.
- Остынь-ка лучше, - вяло посоветовал Хусаинов, - следствие закончено, дело в суде, уже поздно пить боржоми.
До Валентинова наконец тоже дошло.
- Эх, твою бы девочку - да на неделю пораньше, - с обидой в голосе протянул начальник. - Кстати, а кто проводил обыск в комнате?
В комнате явственно запахло дисциплинарными взысканиями.
- Жба-а-а-ан!!! - хором откликнулись все пристутствующие.
- Ну что ж, - резюмировал Иванов, - тогда только и осталось - положить ее обратно и забыть. К делу все равно не пришьешь.
- Да, Борис Владимирович, давайте забудем, - застенчиво намекнул Хусаинов, имея в виду скорее не майку, а все остальное, находящееся в комнате.
- А зачем забывать, мальчики? - мило поинтересовалась пресс-офицерша, - В каком суде, говорите, дело?
- В Ленинском, - машинально отозвался Иванов и тут же, вспомнив прошлогоднюю печальную историю, добавил. - Только не вздумай звонить Мариночке! Не хватало нам ЕЩЁ ОДНОГО скандала.
Иванов намекал на секретаршу Ленинского райнарсуда Марину Тузову. Толстая и на вид вполне добродушная Мариночка втихомолку подрабатывала охраной ценных грузов. В кабине трейлера все принимали ее за обычную "плечевую". Правду, по слухам, узнавали лишь те, кто пытался напасть на груз, но они уже никому ничего не могли рассказать. В качестве вооружения Мариночка преспокойно использовала приложенные к уголовным делам "пушки" и потом, возвращая на место, частенько путала их. Из-за этого, собственно, история и выплыла на свет. Сунуть в дело лишний вещдок оказалось сущим пустяком, на что Зоя сейчас и намекала.
Невозможность приобщения к делу только что обнаруженного доказательства прекрасно понимали все кроме, может быть, Валентинова, который еще некоторое время хорохорился, утверждая что-то про доследование. Дело уже лежало в суде, и перспективы у него виделись знающим людям как весьма безрадостные.
В итоге майку действительно сунули обратно под ванну и начали расходиться.
Вот уже несколько недель все оппозиционные газеты и западные голоса смаковали политическое убийство, обвиняя КГБ в смерти Паши Фотиева, а милицию - в укрывательстве убийц. Комитет, как всегда, хранил гордое молчание, а не отличающееся таким благородством милицейское ведомство неубедительно пыталось оправдаться. Прокуратура, как ни странно, под горячие языки не попала, поэтому Жбан чувствовал себя достаточно спокойно и к работе относился по-прежнему наплевательски. Валентинов же с заместителем отдувались за всех. В отделение зачастили проверки из главка и министерства. А какой еще реакции можно было ожидать?