Хрупкая кукла. Его голова поднялась, веки казались только наполовину открытыми. Странно, но пока он стоял так, бесконечно длинное мгновение, мне показалось, я даже буквально почувствовал, как он глубоко всасывает в себя весь тот аромат почитания, который беспрерывными облаками поднимался к нему. Прямо на глазах его хилое тело выпрямлялось, набираясь сил, на бледном лице появлялся румянец, придавая ему четкий контур и выражение.
Затем он легко поднял руку, и толпа умолкла. Его голос энергично зазвучал над широкой площадью.
- Я здесь, ecce homo. Здесь я. Я пришел, чтобы подарить вам мою личность. Я прошу только о праве быть гражданином этого города жизни. В этом глупом и трусливом мире Фиуме сегодня – символ свободы.
Это была первая речь с балкона губернаторского дворца. Ликование толпы было неописуемым. Уже можно было услышать резкий свист Бога бури, который дико и зловеще промчался сквозь души. В течение следующих недель ему предстояло вырвать нас из всех убежищ, бросить в изрыгающие пламя пропасти переживания, и превратить Фиуме в ракету, которая круто взлетая в ночной небосвод, забыла силу притяжения земли, чтобы в искрометном опьянении своей уединенности написать на небе преисполненное восторга, никогда более не повторившееся героическое произведение. В насмешку и вопреки всем боязливо прячущимся по углам духам, всей нравственности и разуму.
20 сентября, через одну неделю после вступления в город, Д’Аннунцио устроил большой праздник. Главным его событием были мощные военные парады, среди участников которых можно было видеть «Gigli Rossi», «Красные лилии», элитное подразделение из Сардинии. Муссолини сообщил прессе наполовину одобрительно, наполовину осуждающе: «Мужчины в Фиуме, а не в Риме». Для воинов из всей Италии это должно было стать стимулом, даже долгом – поспешить в город восстания. Армия, во всяком случае, резко увеличилась.
Только к ночи праздники достигали своего апогея. В свете факельного шествия собирались «Черные рубашки», самые дерзкие из дерзких, хлебом насущным для которых была одна лишь борьба. С вызывающей ухмылкой они демонстрировали свои сверкающие кинжалы. На широком ремне у них висели дубинка и бутылка с рициновым маслом; это было частью их обмундирования. «Плевать мне на это», так звучал их девиз. «Ардити» собирались, группировались вокруг балкона правительственного дворца и посылали Д’Аннунцио «римский салют». Потом из хриплых глоток вырывалось хоровое пение, усиливалось, достигая неба, устремляясь в увенчанную звездами бесконечность. Это действие захватывало настолько, что множество людей безудержно плакали. Также Д’Аннунцио казался глубоко взволнованным. Потом он нашел слова. Его голос спокойно звучал над площадью. Микрофон не был ему нужен.
- Вы, юные львы! – начал он. – Пан еще не умер! Огонь живет! – Вы – огонь! Вы – сила! Вы – красота!
В воодушевлении, которое охватило и его самого, он восхвалял собравшихся перед ним как новую расу свободных людей, как бастион против варварства мира. Также его слова коснулись и стоявших в некотором отдалении «Красных лилий»: – Цветите и горите!
Он имел в виду нас всех.
- Защищайте красоту, защищайте мечту, которая в вас, – кричал он нам. – Вам нечего терять. То, что есть теперь, это гниль, – это смерть, это против жизни. Что еще может подарить вам радость? Станьте победителями.
Галлюцинирующей словарной силой он заклинал идеал античности. Италия – это мать красоты и латинское возрождение происходит здесь, в Фиуме, среди нас, говорил он.
Тогда я еще не все мог понимать. Для меня Фиуме был великолепным приключением, похожим на летние каникулы, которые я проводил в диких горах Абруццо у своего дяди.
Я был возбужден, так как все здесь были возбуждены, потому что сама атмосфера, казалось, была оплодотворена возбуждением. Однако я не был растроган. И потому важный источник, из которого питала себя страсть, оставался для меня закрытым. Что происходило в людях, которые как бы трясясь от лихорадочного озноба, внимательно прислушивались к словам «Команданте», с восторженными, сияющими от слез глазами, и кричали «Вива Д’Аннунцио!»? Неужели это все же была магия, волшебство – маленький, лысый подполковник махал скрытой волшебной палочкой, которая давала ему силу, чтобы привлечь к себе самое сокровенное этих людей, самое пламенное, самое высокое в них? Такое впечатление создавалось само собой, и это действительно было хорошо. Из них как-бы что-то вытаскивалось, можно было бы также сказать: освобождалось. Что-то, что давно было засыпано, забыто, стало чуждым, нереальным, как мечта, которая только редко поднимала кверху свое бледное, израненное лицо.