Здесь не было пассивных зрителей, мы все принимали участие в формировании происходящего. Не как безвольные рабы какой-то демагогии, а как люди, которые хотели закончить творение, которое возникло в них и между ними: выкарабкаться из зыбучих песков буржуазного «превращения в цифры», перейти из анонимной «общественности» к освобожденной, избранной общности.
Ветеран прервался, чтобы опустошить свой бокал сока. Мне представился случай прервать своим замечанием его патетический поток слов, отсутствие чувства дистанции которого пугало меня.
- Собрания в Фиуме были, конечно, очень внушительны, – сказал я, – но после Гитлера мне кажется очень опасным наслаждаться эмоциями масс и следовать за вождем.
- Д’Аннунцио не был Гитлером, – констатировал мой собеседник и добавил: – Я считаю столь же опасным гасить любую воспламеняющую искру дубиной фашизма. Д’Аннунцио думал, что именно сегодня нужно кое-чем рисковать, что больше не было альтернативы крайнему риску. Он даже считал, что путь, который закончился бы «хаосом и ночью», мог бы быть оправдан. Это была «героическая точка зрения», которую немногие поняли бы. Если бы я дал ему время, он еще раз разъяснил бы ее.
Так как я с нетерпением ожидал продолжения истории Фиуме – ей суждено было закончиться трагически – мне не хотелось спорить со стариком. После небольшой паузы я снова предоставил ему слово.
- Ладно. Я пытался разъяснить вам идею эстетической политики. Сегодня вы не найдете ее ни в одном правительственном проекте.
Теперь вернемся к Д’Аннунцио. Этот человек был феноменом. Уже одно только его неутомимое усердие, неистощимая жажда деятельности заслуживали восхищения. Ежедневные большие выступления, речи, политические дела, интервью, ночные праздники, а к этому еще и любовные похождения, спорт и любимые занятия занимали его круглые сутки. Говорили, что он спит только два часа. Каждое утро он принимал всех людей из местного населения, которые хотели поговорить с ним. Была масса проблем. Приемная правительственного дворца часто пустела только совсем близко к полудню. После этого Д’Аннунцио проводил совещание со своими семью министрами.
Наряду с преобразованием своего маленького государства его занимало прежде всего расширение операции Фиуме на побережье Адриатики. Муссолини хотел поддержать этот план, но, если не считать пожертвований, не предоставил никакой конкретной помощи.
Перед произнесением своих речей «Команданте» снова искал соприкосновения с жителями Фиуме. Он просто смешивался с народом на улице, в сопровождении личной охраны из солдат или атлетически сложенных юношей. Молодежь была тем источником, из которого он черпал силу. Вам стоило бы увидеть его, как он в своей черной форме и блестящих высоких сапогах, с моноклем в глазу, семенил перед эскортом. Он производил впечатление хрупкой статуэтки, и все же: в его упругой, гибкой манере, в гордой позе изящной головы крылась крепкая солдатская дисциплина. Рядом с ним или в паре шагов перед ним обычно пританцовывали две или три борзых собаки. Это отдельная история.
У Д’Аннунцио была дюжина этих животных, которых он любил как своих детей и которые последовали за ним в Фиуме. Они жили в перестроенном доме садовника за дворцом губернатора, и он лично самым тщательным образом заботился о них. Они слушались только его, и если кто-то другой приносил им пищу, они заболевали. Д’Аннунцио был привязан к этой породе, в которой почти магическим образом соединились «грация змеи с ужасом лесного кота».
Больше всего, однако, он любил своего спаниеля по кличке Тели-Тели, который никогда не слушался. Рассказывали, что Д’Аннунцио, мол, умеет разговаривать с ним, и что он хотел бы издать дневник своих бесед с Тели-Тели. Также он обладал обширными медицинскими знаниями, он заботился о собаках и даже мог оперировать их. Ну, довольно об этом.
«Команданте» любил для прогулок спускаться в старую часть города, где он бродил по узким переулкам, заглядывал в слабо освещенные мастерские, здоровался с кузнецами, сапожниками и швеями. Или он поворачивался в сторону берега, шел на крытый рынок и рыбный рынок, которые возникли на рубеже веков на искусственно насыпанном участке территории.
Вскоре после того, как мы захватили Фиуме, рынок быстро разросся настолько, что вышел за пределы здания и распространился на близлежащий пустырь. Теперь не только торговцы и крестьяне, но также портные, сапожники, скорняки и щеточники предлагали здесь на продажу свой товар. Уже на рассвете подкатывались нагруженные с горой повозки, на проселочной дороге можно было видеть колеблющиеся ряды крестьянских девушек, которые несли в город у себя на головах корзинки, полные фиалок, гвоздик, фруктов и овощей.