— Лена?! — узнавание таких знакомых черт лица пронзило Павла электрическим током, замутняя сознание и затягивая зрение багровой дымкой. Клокочущая ненависть вырвалась наружу из горла начинающего мага вместе со звериным рыком.
Ещё несколько стремительных шагов, и навершие булавы обрушивается на широкую спину, пронзая и разбивая на осколки острыми шипами позвоночник. Отпустив застрявшее в теле здоровяка оружие и не обращая уже внимания на падающую груду обездвиженного мяса, Иваныч резко развернулся и нанёс удар ногой в лицо сидящему на земле доходяге, вбивая длинную трубку вместе с крошевом выбитых зубов ему поглубже в глотку.
— О-о-оу! — уважительно пропищала не успевшая вмешаться многоножка.
— Твари! — не своим голосом прошипел Павел. — Вы все подохнете, ублюдки! Сдохнете в муках! Все до единого!
Подойдя к начавшему синеть тощему, Иваныч схватил его за горло и приподнял над землёй. Он и сам не заметил, как ладонь запекло, а каменный ошейник начал разогреваться. Энергия Павла стремительно потекла в мясной задыхающийся сосуд. Запахло жжёным мясом, и брат Дони задёргался в конвульсии. Из тощего живота показался белый огонёк, который начал стремительно поедать рясу из грубой серой ткани, охватывая все большую и большую площадь. Глаза лопнули, брызнув в лицо Иваныча обжигающим соком, и из пустых глазниц, неспешно кружась, начал вылетать пепел, подхватываемый ветром и уносящийся вдаль. Спустя несколько секунд затихшее, сгорающее изнутри тело брата Дони рухнуло на землю.
— О-о-о! — протянул демон, находящийся на грани экстаза. — А можно второго мне?
— Хрен тебе по всей твоей хитиновой роже! — проскрежетал Иваныч, поворачиваясь к стонущему здоровяку.
Рывком выдернув из широкой спины брата Руди булаву, Павел ногой перевернул на спину его безвольное тело и с хеканьем вогнал шипы на навершии оружия здоровяку в промежность.
Новый сосуд он принялся наполнять светом прямо через булаву. Первой задымили намотанные на шипы бубенцы брата Руди. Следом начала тлеть деревянная рукоять оружия. Изо рта содрогающегося тела повалил дым.
— У-у-у, — многоножка мелко затряслась, раскачиваясь из стороны в сторону и часто щёлкая жвалами.
Боль от жгущего ладони дерева и раскалившегося ошейника слегка отрезвила бывшего педагога, и он, отпустив обугленное оружие, подскочил к распятой девушке, с жадностью всматриваясь в её лицо.
— Это не ты, — то ли с сожалением, то ли с облегчением прошептал Павел, рассмотрев лицо вблизи. — Но до чего похожа! Подожди, родненькая. Потерпи немножко. Ещё чуть-чуть.
Бегло осмотрев девушку, Иваныч обнаружил рукоять ещё одного ножа, торчащую под её правой грудью.
— А! Дерьмо! — прошипел Павел, пытаясь выдернуть из двери клинки, которые пробили её ладони. — Я всех вас, уроды, через того козлоногого в могилу отправлю! Чтоб он вас каждый день любил!
Чтобы вырвать ножи, их пришлось раскачивать, бередя и без того серьёзные раны на её маленьких руках. Но Павел справился. И спустя пару минут подхватив лёгкое тельце на руки и не дав тем самым ему упасть на землю, он занёс бедняжку в ближайший дом и бережно положил на первую попавшуюся на глаза лавку.
Ворвавшийся следом паладин лишь бегло оценил обстановку и мягко оттеснил ученика от девушки. Иваныч начал было сопротивляться, но подошедший сзади Вел обхватил его за плечи и настойчиво увлёк за собой обратно во двор.
— Не мешай, — тихо произнёс демонолог. — Если сейчас здесь кто и может ей помочь, то это только наш голубоглазый друг.
— Есть закурить? — после продолжительного молчания спросил Павел.
— Найдётся, — Вел похлопал себя по поясу и, нащупав небольшой кожаный мешочек, достал из него пару коротких трубок и кисет.
— Она выживет? — глубоко затянувшись ароматным дымом, задал вопрос Иваныч.
— На всё воля Его, — грустно улыбнулся мастер тьмы.
С высоты конька покосившейся крыши в это время за ними наблюдал матёрый, битый жизнью голубь, который, вероятно, когда-то в своей далёкой птичьей молодости имел оперение белоснежного цвета. Сейчас же он красовался грязно-серыми потасканными перьями, отмороженной лапой да белым бельмом, полностью скрывавшим под собой левый глаз. В общем, вид он имел лихой и суровый.
— Курлы, — подвёл он какой-то свой голубиный итог и, по-птичьи склонив голову, продолжил наблюдать за компанией своим единственным зрячим глазом.