Варбургу повезло: он стал профессором Берлинского университета. Другим его коллегам если и удавалось получить профессорское звание, то лишь в отдаленных провинциальных университетах Германии. Нередко ученые соглашались занять профессорскую кафедру в других странах. Например, Альберт Эйнштейн впервые стал профессором в Пражском университете, Вильштеттер — в Цюрихе… Часто профессорскую должность для талантливого ученого-еврея находили не в университете, а в менее престижном Высшем техническом училище или политехническом институте.
Большинство будущих нобелевских лауреатов-евреев заканчивали столичный университет в Берлине или знаменитые университеты Гёттингена, Гейдельберга или Мюнхена, но почти никого из них не оставляли в альма-матер на профессорской должности.
Но не зря говорится: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». У исследователей, работавших в провинциальных учебных заведениях, было больше свободы, чем у их коллег в столичном университете или в других крупных научных центрах, где авторитет главы школы часто задавал вполне определенные направления и рамки работы всех сотрудников. Именно в провинциальных университетах и вузах были сделаны те самые открытия, за которые потом еврейские ученые получили Нобелевские премии. Вот так из недостатка рождается преимущество, а дискриминация помогает успеху.
Конечно, это не единственная причина отмеченной выше «нобелевской аномалии».
Другой фактор успеха — возраст, в котором наиболее успешные приват-доценты получали профессорское звание. Как правило, у доцентов-евреев он был существенно выше, чем в их цеху в среднем. Знаменитый немецкий врач и химик, основоположник химиотерапии Пауль Эрлих[18] получил первую профессорскую кафедру в возрасте 60 лет — за год до кончины.
В 1909/1910 учебном году на медицинских факультетах немецких университетов работали 4 еврейских профессора старше семидесяти, один — в возрасте между шестьюдесятью и семьюдесятью и только один профессор моложе шестидесяти. В Германии в том же году половине всех еврейских ординариусов было за шестьдесят, в то время как среди остальных профессоров люди этого возраста составляли одну треть.
Казалось бы, дискриминация еврейских ученых налицо, однако и тут можно найти свои плюсы. То, что активные ученые больше времени проводят в качестве приват-доцентов, а не профессоров, с одной стороны, конечно, ранит их самолюбие и заметно сказывается на семейном бюджете. С другой стороны, приват-доцент освобожден от весьма утомительной административной работы, которую обязан вести руководитель кафедры, следовательно, доцент может больше времени отдавать собственно научной работе, а значит, и добиваться лучших результатов.
Продолжать объяснение «нобелевской аномалии» можно было бы долго. Но нельзя не указать еще на одно обстоятельство, способствовавшее успеху евреев в науке. Оно тоже, как ни парадоксально, связано с притеснениями и препятствиями на пути к научному росту.
Во всех еврейских семьях знали о дискриминации и с раннего возраста готовили к ней детей. Рихард Вильштеттер вспоминал в уже упоминавшейся автобиографии, что во время учебы в нюрнбергской гимназии ему не очень давалась латынь. В один прекрасный день он смог все-таки, приложив немало усилий, получить наконец заветное «хорошо». С нетерпением бежал он домой, чтобы сообщить матери радостную весть. Едва взглянув на тетрадь с оценкой, мать сказала холодно: «Хорошо — это плохо!»
18
Пауль Эрлих (1854–1915) — немецкий врач, иммунолог, бактериолог, химик, основоположник химиотерапии, лауреат (совместно с Ильей Мечниковым) Нобелевской премии (1908).