Особенное пристрастие наше к известным предметам производит то, что мы обращаем наше наблюдение на них предпочтительно перед всеми другими; отсюда возникают различные группы наблюдений. Положим, вы – человек галантный и входите в салон с двумя вашими друзьями, из которых один – археолог, а другой – художник. Последний в несколько минут пересмотрит уже все картины, археолог успеет открыть где-нибудь в глубине этажерки древнюю бронзу, а вы в совершенстве будете знать, которая из дам имеет самую изящную ножку.
Если для того, чтобы хорошо познать какой-либо материальный предмет, необходимо продолжительное и частое наблюдение его, то сколько же нужно времени и внимания для основательного изучения психического явления!
Неправильное наблюдение, помимо своего отрицательного значения, представляется вредным и в положительном смысле, ибо может внести ложный элемент в целый ряд хороших наблюдений.
Циммерман сказал, что множество поверхностных наблюдений приносит меньше пользы для опытного знания, чем небольшое число наблюдений точных и внимательных. Плохие наблюдения повредили психологии гораздо больше, чем все философские системы, составлявшие против нее заговор. Они входят в нее, как сбивчивые и сомнительные основы, и нужны целые годы и века, чтобы изгнать их из храма науки. Как часто приходится разбирать целую стену для того, чтобы удалить несколько негодных кирпичей, угрожающих прочности целого здания!
До настоящего времени в психологии допускается все, что угодно: лишь бы философская система имела симметрию, – ее уже изучают, и имя ее автора переходит в потомство. Если ошибется натуралист, если сделает неточный анализ химик, то их тотчас же украсят шутовским колпаком; но когда психолог смешивает инстинкт с разумом, или вдается в нелепый онтологизм, – он все-таки остается философом и, при известном запасе красноречия и ума, может создать особую философскую школу, которую историк должен будет включить в свой обзор и отвести ей почетное место в ряду блестящих представителей человеческого ума.
Экспериментальная наука уже изгнала из своей области известную часть онтологических воззрений, но ей предстоит еще устранить значительное число других. Путь этот труден, высоты, которыми нужно овладеть, грандиозны, но там, на вершине их, находится человек, а такое приобретение стоит самой кровавой борьбы.
Овладев своей планетой, человек должен овладеть и самим собой; после анализа атомов, плавающих в атмосфере солнца, человек должен анализировать свою собственную мысль.
Какие же материалы подлежат ведению нашей науки? Это суть все проявления жизненных отношений, все факты мира психического, все чувства, все мысли, все преступления, все добродетельные деяния; сюда относятся и ощущения идиота, и грезы гения.
Эти материалы доставляются не одним только человеком, но и животными, и для того чтобы достигнуть удовлетворительных результатов, необходима психология, изучающая человека сравнительно с животными. Нет ничего унизительного, или уменьшающего достоинство человека в том, что первые проблески разума и чувства отыскиваются у существ, наиболее к нему приближающихся; это значит только применять к наследованию мысли тот же самый метод, каким мы пользуемся при изучении тела в науках физических и экспериментальных. Разве мы чувствуем себя униженными тем, что самые ценные сведения о нашем дыхании или о нашем кровообращении добыты путем изучения этих функций у кролика, собаки, лошади? Неужели мы должны отвергнуть важные открытия относительно всасывания потому только, что опыты, послужившие основой для них, были сделаны на лягушках и черепахах?
Для того чтобы глубоко постигнуть какое-либо явление, необходимо проследить и изучить его на всех ступенях лестницы живых существ: только таким путем мы можем удостовериться, каким образом одно и то же отправление от самой простейшей формы у одних животных видоизменяется в крайне сложные формы у других, и как одна и та же цель достигается тысячами различных способов. Если дышат люди, птицы, рыбы, насекомые и раки, то необходимо изучать дыхание у людей, птиц, рыб, насекомых и раков; если же лошадь, собака и муравей мыслят, то должно исследовать мысль у лошади, собаки и у муравья.
Животные тем более пригодны для психологических наблюдений, что они не знают о том, что их наблюдают, и потому, что они не имеют никакого интереса – как это случается иногда у людей – мешать ходу наблюдений ученого; они удобны еще и потому, что мы можем подвергать их опытам, применение которых к человеку было бы опасно и неблагоразумно. Не бойтесь же: психологический материал, добытый исследованиями над животными, не затмит ни одного луча в венце нашего духовного могущества и не задержит ни одного из биений нашего сердца. Пока существуют людоеды, пока цивилизованные нации вынуждены карать столько воров и убийц, признаюсь, мне нисколько не страшно сравнивать себя с животными, но часто приходится краснеть от того, что я человек.