Из сожаления к г. Берви, мы хотели была вовсе умолчать о нём и его физиологическо-психологическом взгляде. Но после прочтения брошюры и краткого размышления, мы убедились, что наше сожаление к г. Берни совершенно напрасно. Мы увидели, что почтенный автор «Взгляда» стоит на той степени самодовольствия, которое вызывает не сострадание, а чувство совсем другого рода. Он не сознаётся в своей отсталости, не старается даже ронять то, что выработано новыми исследователями, не хочет догонять опередивших; его, а, что бы вы думали? силится остановить тех, которые мимо г. Берви идут по той же дороге знания. Он говорят, что естественные науки занимаются теперь не тем, чем следует, что они идут ложным путём, иначе сказать – он отвергает значение тех результатов, которые добыты положительными исследованиями нового времени. Что же это за задачи, которые, по мнению г. Берви, предстоят наукам и от которых они уклонились? Задачи эти весьма замысловаты, и если бы ОНИ не были исчерпаны в средних веках, то изобретение их сделало бы честь даже сообразительности Кифы Мокиевича.[4] Видите: психология должна стремиться; к определению разницы между жизненным началом и душою в человеке; физиология должна заниматься исследованием жизненных процессов в мертвом трупе; физика должна отыскать силу, отдельную от материи, а материк», свободную от влияния силы; химия должна, подвергая своему анализу тела, отыскивать в них что-нибудь сверхчувственное. Вообще, перемешивая науки естественные с нравственными, г. Берви налагает на натуралистов такое обязательство, какого никому, кроме средневековых алхимиков, и в голову не приходило. Он хочет, чтобы физические исследования имели в виду не познание изменений и действий материи, а отыскание в материи – духа, архея, эфира, жизненной силы, словом чего-нибудь, только чтобы это «что-нибудь» не было положительным, материальным, а было что-нибудь «чувствам недоступное». Требование, разумеется, нелепое; но для г. Берви оно очень хорошо, потому, что таким манером он думает прикрыть своё незнание. «Не потому, дескать, я новейших исследований не привожу, что я не знаю их, а потому, что я их отвергаю, как вредные и нечестивые, ведущие к грубому сенсуализму. Не потому старых понятий держусь, что до новых не дошёл, а потому, что новые не заключают, в себе стремления к сверхчувственному». А когда так, то уже нечего и жалеть о положении отставшего, но самодовольного путника, тем более, что он сам же задирает тех, которые стараются идти вперёд, и ругается над ними. Мы более не хотим укрывать г. Берви и выставляем его забавлять почтеннейшую публику своими мистически-алхимическими взглядами, которые в средние века, может быть, показались бы схоластическою премудростью (sapientia scholastica), но ныне могут быть приняты не иначе, как за балаганное фиглярство. Будем открывать наудачу разные страницы; всё равно: на каждой есть какая-нибудь курьёзная штука.
Вот, напр., в самом начале исследования (стр. 6–7) вы находите сравнение рождения с смертью, в таком смысле: до рождения младенца мать его страдает; после рождения – радуется. Так точно после смерти человека родные и друзья его плачут и страдают. Что из этого? Слушайте:
«Это терзание, эта тоска, волнующие нашу грудь, ведут мне к успокоительному убеждению в бессмертии: подобно тому, как родовые потуги, предшествуя родам, предвещают радостное появление на свет нового человека» (стр. 7).
Не правда ли, как ловко умеет г. Берви обращаться с своим предметом? Он берется доказывать предмет, о котором между образованными людьми давно уже не существует никаких сомнений, но, несмотря на всю лёгкость задачи, шутовским сравнением умеет обратить в смех самый предмет. Это даже лучше того остроумца, который доказывал, что умножение чиновников предвещает скорое просвещение государства, делая такое сравнение: заря занимается на небе пред восхождением солнца, всё освещающего; так чиновник занимается в департаменте пред распространением просвещения во всём государстве.