С этих пор избранник вашей супруги проникается к вам почтением; он от всей души желает возместить причиненный вам ущерб, но ему мешает то гордое презрение, которое проскальзывает в каждом вашем слове, выражается в каждом вашем жесте.
В самом деле, человек, в чей дом вторгся Минотавр, поначалу уподобляется неловкому актеру, не успевшему освоиться на новой для него сцене. Уметь с достоинством играть роль рогача донельзя трудно; впрочем, великодушие еще не сделалось нынче такой небывалой редкостью, чтобы мы не смогли отыскать в свете и вывести на страницах нашей книги образцового мужа.
Итак, если вы ведете себя безупречно, жена ваша начинает исподволь покорять вас своей предупредительностью. Она прочно усваивает в разговорах с вами дружеский тон. Мир и согласие в доме — одна из первых наград, скрашивающих мужу жизнь в присутствии Минотавра. Человеку на роду написано приспосабливаться к самым несносным условиям существования, и потому, несмотря на неистребимое благородство вашей натуры, вы не сможете противиться могучим чарам, действию которых подвергаетесь постоянно, и отринуть те мелкие выгоды, какие сулит вам ваше новое положение.
Допустим, что Минотавр вторгся в семейную жизнь гастролатра[359]! Естественно, тот требует, чтобы обидчик ублажал его желудок. Получая наслаждение в новых формах, вы приобретаете новые привычки. Все ваше существо преображается.
Однажды, возвращаясь из министерства, вы застываете перед витриной Шеве[360] и бесконечно долго созерцаете его шедевры, не решаясь ни потратить сто франков, ни расстаться с мечтой о наслаждении, которое сулит страсбургский пирог; с каким же удивлением, вернувшись домой, обнаруживаете вы сей пирог красующимся на буфете в вашей столовой. Что это, не гастрономический ли мираж?.. Объятый сомнениями, твердым шагом идете вы навстречу ему (пирог — существо одушевленное!) и, с трудом сдерживая вопль восторга, вдыхаете аромат трюфелей, несущийся из искусно сработанной позолоченной коробки; вы склоняетесь над пирогом то так, то эдак, все нервные окончания вашего неба, кажется, обретают душу, вы предвкушаете подлинное торжество и, вне себя от восхищения, но испытывая легкие угрызения совести, отправляетесь к жене.
— По правде говоря, друг мой, покупать страсбургский пирог нам не по карману...
— Да ведь он достался нам даром!
— Неужели?
— Ну конечно, нам прислал его брат господина Ашиля...
Тут вы замечаете в уголке господина Ашиля. Холостяк здоровается с вами; судя по всему, он счастлив, что вам по душе его дар. Вы бросаете взгляд на жену: она краснеет; минуту-другую вы в задумчивости поглаживаете подбородок и, поскольку вы не говорите любовникам «спасибо», они понимают, что вознаграждение принято.
Произошла внезапная смена министерства. Муж, член Государственного совета, еще вчера мечтавший о месте главноуправляющего, теперь боится потерять и то, что имел; новые министры все до одного принадлежат к числу его недругов, и он переходит на сторону конституционной оппозиции. Предвидя близкую немилость, он едет в Отей[361] искать утешения у старого друга, который толкует ему о Горации и Тибулле. Вернувшись домой, он обнаруживает, что стол в столовой накрыт так роскошно, как будто к обеду ждут самых влиятельных членов Конгрегации[362]. «По правде говоря, госпожа графиня, — говорит он в сердцах, входя в спальню супруги, завершающей свой туалет, — я не понимаю, куда подевалась ваша обычная деликатность?.. Хорошее же вы выбрали время, чтобы давать обеды... Два десятка людей узнают...» — «Узнают, что вы уже главноуправляющий!..» — подхватывает она, вручая ему королевскую грамоту... Ошеломленный, он берет письмо, вертит его в руках, ломает печать. Ноги не держат его, он садится, разворачивает бумагу... «Я знал, — говорит он, — что во всяком министерстве найдутся люди, способные оценить...» — «Да, дорогой! Но главное, что господин де Вильплен поручился за вас его преосвященству кардиналу де..., при ком он состоит...» — «Господин де Вильплен?..» Вознаграждение столь щедро, что муж прибавляет с улыбкой главноуправляющего: «Черт возьми, дорогая моя: это ваших рук дело!..» — «О, я тут совершенно ни при чем!.. Адольф поступил так по зову сердца, из привязанности к вам!..»
Однажды вечером бедняга муж, вынужденный остаться дома из-за проливного дождя, а быть может, уставший проводить время за карточным столом, в кафе или салонах, наскучив всеми развлечениями на свете, поневоле плетется после обеда следом за женой в супружескую спальню. Погрузившись в мягкое кресло, он, как некий султан, ждет, пока ему принесут кофе, и всем своим видом, кажется, говорит: «В конце концов, это моя жена!..» Сирена собственноручно готовит супругу его любимый напиток, с величайшей тщательностью наливает его в чашку, кладет сахар, пробует, с покорством одалиски подносит своему господину, а затем пытается развеять его печаль тонкой шуткой. До сих пор наш супруг был уверен, что его жена глупа; но, услышав то остроумное замечание, каким вы, сударыня, изволили его поддразнить, он поднимает голову с видом собаки, взявшей след зайца. «Как, черт подери, она до этого додумалась?.. Скорее всего, по чистой случайности!» — думает он. С высоты своего величия он отпускает острое словцо в ответ. Собеседница не остается в долгу, разговор делается живым и увлекательным, и муж, человек весьма и весьма неглупый, с изумлением обнаруживает, что жена его обладает самыми разнообразными познаниями, что она с поразительной быстротой умеет прибрать нужное словцо, а такт и деликатность внушают ей мысли, прелестные своей новизной. Муж не узнает свою жену. Жена замечает впечатление, произведенное ею на мужа, и, столько же для того, чтобы отомстить ему за былое презрение, сколько для того, чтобы выставить в наилучшем свете своего любовника, которому она, можно сказать, обязана сокровищами своего ума, воодушевляется и ослепляет супруга своим великолепием. Муж, больше чем кто бы то ни было способный оценить вознаграждение, от которого в некоторой степени зависит его будущность, начинает склоняться к мысли, что, возможно, страсти облагораживают женщин.