Этот дальний-всегда-такой-какого-нам-не-хватает — и не имеющий ничего-сверх-того-чего-нам-не-хватает, этот н е с а м п о с е б е ч е л о в е к ... Без меня его нет, никогда и нигде, ни в одной точке мира.
В белой же точке нет никого. И не должно быть.
Свято место да пребудет пусто.
Но некто Никто в этой точке быть — должен.
С кем, когда не с ним, говорю одинокими (это неважно, что вдвоем) ночами? кому говорю ими: “Люблю тебя”? Кто отвечает мне слышно-неслышно-слышно: “Люблю; понимаю; прощаю, хотя ты не нуждаешься в прощении; принимаю как есть и люблю-люблю-люблю”?
Ни к кому. В удобную пустоту. Никто. Сам с собой. Сам себе. Чеширский кот — улыбке чеширского кота чеширскому коту.
Так. Соглашаюсь. Скажи мне это, спроси кто другой — так и скажу в ответ: сам себе никто
Да ну а почему же да только я почему-то да
?
почему тогда ну а
кто-то же незримо гладит по голове когда если иногда редко-редко когда мне совсем уже до зарезу когда и впрямь не приголубь меня кто-то-любимый-на-всю-высь-во-всю-глубь впрямь впору сойти с ума перерезать вены по очереди аккуратно одной на другой в теплой ванне соединить свою теплую легкую кровь с теплой водой полной тяжелыми металлами почему тогда-то и чувствую вдруг нежное прикосновение чьей-то ладони к голове легчайшее не существующее оберегающее прикосновение от которого по корням волос идетбежитлетит холодок радости волосы становятся легки пушатся словно слегка поднимаются
неконвертируемый опыт
все равно
кто-то же кроме кто-то же кроме меня? смотрит на меня из зеркала потому что когда я нравлюсь себе я знаю точно н е т о л ь к о себе а кто-другой моим взглядом смотрит на меня что это он это ты через меня доволен мной одобряешь меня говоришь мне что я хорош хороша есть кто? кто любящий выполняет исподволь медленно но верно через десять лет но те одно-два те главные мои желания? почему когда совсем уже нет мочи переносить но только когда совсем когда совсем когда совсем! тогда
поЯВЛяЕТСЯ
Субъективное. Ни о чем не говорит, кроме: ты так хочешь видеть. Разумеется. Но ведь уже то, что я так вижу, так чувствую, — хоть о чем-то же говорит. Я знаю, когда я говорю в пустоту или, наоборот, когда как от стенки горох. И если я чувствую, дорогой, что Вас нет, но там, где Вас нет и ничего и никого нет, — оттуда-то Вы со мной и говорите и смотрите на меня и дотрагиваетесь до меня, и... мы с Вами знаем, что именно потому, что Вас нет, именно поэтому-то Вы и есть, — если я это чувствую... а они пусть себе говорят, что хотят. Ведь они правы.
И они правы.
Да, Вы есть ровно настолько, насколько Вас нет. Постольку, поскольку Вас нет. Вы есть именно там, где Вас нет. И потому-то отвечаете мне только так, как Ваш ответ может быть дан и услышан.
Неотвечанием.
И в неотвечании
Слышу я:
свято место пусто не бывает.
Письмо второе
Уважаемый господин К.
Прочитала присланное Вами письмо. Вы просили сказать, что я о нем думаю. Скажу.
Первое. Перед нами некий текст, где временами говорится от лица мужчины, временами же — от лица женщины. И мужчина, и женщина пишут неизвестному нам “другу”.
Вопрос: один ли и тот же это “друг”, или два разных? один ли у обоих адресат, или у них разные адресаты при сходстве обращения?
Позволю себе предположить, что адресат — один и тот же. Это доказывается хотя бы тем, что несколько начальных страниц (и несколько конечных) вообще могут быть приняты за написанные одним человеком, пока текст не начинает “говорить на голоса”. Эти два голоса принадлежат, очевидно, мужу и жене.
Содержание письма — нечто вроде развернутой исповеди, временами переходящей в рефлексию более общего характера, — но, несомненно, все время отталкивающейся от личного опыта. Здесь возникает второй вопрос.
Исповедуются оба голоса, разумеется, порознь. Между тем обе исповеди сведены воедино. Перед нами два разных письма, из которых кем-то составлено третье (пользуясь обращением к единому адресату).
Кто мог задать им подобную задачу (а затем составить сводный текст) — и с какой целью? Для чего, если нет особой нужды, идти на риск ознакомить друг друга со своим прошлым во всех подробностях, рассказать ему о жизни, прожитой с другими? Совершенно излишне будоражить своего сегодняшнего партнера подобными рассказами. В этой области мало кто хочет быть одним из многих, так что занятие это чревато возможными серьезными осложнениями в совместной жизни.
Я вижу только одну необходимость так поступить — необходимость самоизлечения или самоубеждения. Проследив по взаимному согласию свой жизненный путь, неслучайно приведщий каждого из них к другому, свести текст воедино для пущей наглядности вывода.
Конечно, это мог предложить им сделать и лечащий психотерапевт, общий у обоих, — но зачем бы ему сводить текст, придавая всему вид совместно выработанного и завершенного итогового документа? Нет, скорее всего, это они сами решили быть себе таким врачом, решили, что вылечить их может только этот опыт аналитической исповеди, где рефлексия и крик души соединились бы в единый дискурсивный поток — и привели бы к общему знаменателю.
В любом случае, если не мужество искренности их (не всегда свободной от форсированности на грани эксгибиционизма), то нелегкость усилия вглядеться в себя и назвать по имени, что видишь, — вызывает уважение.
Но... но.
Главная мысль письма: любовь как чувство влюбленности, любовного влечения есть безусловная фикция, самообман. Поэтому союз без всецелого любовного чувства, подобный их союзу, есть единственная не ложная возможность действительного супружества.
Позволю себе усомниться. Во-первых, этот вывод основан на чисто личном опыте. Экстраполяция его представляется неоправданной.
Я, например, знаю счастливые семьи. Их не много, но они есть, — и это опровергает все построение о фундаментально фиктивном характере любви между мужчиной и женщиной.
Но и применительно к данному случаю — само наличие этого письма, как уже сказано, вызывает сомнения, нашла ли наша пара всамделишное решение своих проблем.
В самом деле, каков общий знаменатель рассуждений и мужчины, и женщины? Он очевиден — и в качестве отправной точки, и в качестве точки конечной. Это адресат, позволяющий свести послание воедино: “дорогой друг”.
Мужчина приходит к необходимости “друга”, любви к нему — из опыта тщетности самого любовного влечения, всегдашней исчерпываемости его, поскольку оно иллюзорно рождается “само из себя”. То есть истоки разочарования “мужчины” — в неподлинности, обманности своего с о б с т в е н н о г о чувства любви (хотя он и упоминает в качестве одной из причин умирания любви “неправильное отношение” к нему разных женщин, а в качестве эффективного средства ее продления — “любовь” к женщине, чьей взаимности добиться трудно, любовь к которой “встречает на своем пути затруднения”, но ясно, что и то, и другое опять-таки лишь катализирует (или прекращает) его имманентное влечение или страсть).
Женщина приходит к тому же (“друг” как точка приложения глубинного, беспредельного стремления духа, истинной любви) из личного же опыта, но прямо противоположного опыту мужчины, — из опыта тщетности любви по внешней, не из нее самой исходящей причине: по вине всех без исключения ее возлюбленных, об эгоизм и потребительство которых разбиваются все ее способности к любви подлинной, отдающей, но обреченной засохнуть без какой-либо “подпитки” встречной любви.
То и другое — в сущности, самый распространенный вариант неудовлетворенности ситуацией “внутри пола”. В этом смысле письмо можно назвать даже банальным. Однако банальность жалобы — не повод от нее отмахнуться. Наоборот, банальность потому и банальность, что отмечает наиболее частое, то есть общезначимое, следовательно, первостепенно важное. Для осознания — и действительного избавления от него.
Устав от безвыигрышного опыта повторения своих попыток любви, оба приходят к компромиссному варианту как единственно правильному. При этом — оба в сильнейшей степени испытывают то, что они называют “остатком”: потребность действительной любви; отсюда необходимость ввода, скажем вслед за Бунюэлем, “смутного объекта желания”.
Перейдем к нему.